Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Ангел:

— Воистину разум с самого детства обрастает плодами своего воображения и оправдания, а не желая быть хуже кого-то, осуждает уже с малых лет в других то, чем болен сам. Ему бы дружить с бессмертной душой, но она скучна ему своей изначальной чистотой, вечно прислушивающейся к голосу совести. С малолетства человек впитывает не лучшее, но высмотренное противоположное, что возбуждает та, испорченная со времен падения Адама, часть его генетики, которая и создаст темную сторону его личности. Душа слишком занята попыткой правильного восприятия добра и зла, в себе этого е не познать и она обращается к сторонним примерам, в чем таится частая подмена, к которым она не готова. Именно поэтому без правильной помощи родителей и воспитателей, упускает она своего тюремщика на вольные хлеба греха и страстей, увлекаясь позже и сама, даже не замечая этого.

То, что люди именуют «смертью», всего лишь «дверь», которую, почему-то даже гении боятся, как тупик своего существования и гениальности, выделяющих их среди прочих людей, хотя именно гении то должны распознавать и знают правду, но знать и верить — разное, как и осознав свою гениальность, возгордившись, считать это своей заслугой, а не даром Божиим. Если демоны не только верят, но знают и трепещут от Лика Господня, то человек все пытаясь понять и осознать мозгом, даже добиваясь этого, скорее всего, по-настоящему не поверит, потому что вера — это дар, не берущийся, но дающийся.

Ориентируясь и надеясь на себя, человек воспринимает эту «дверь», как личность, с ее личностными характеристиками, оправдывающими зло в отношении него, хотя может ли быть дверь «кем-то», оставаясь «кое — чем» и не большим?! Безотказный механизм, исполняющий свое нехитрое предназначение, боготворится боящимися своего конца язычниками, умилостивляется отчаявшимися мистиками жертвами и приношениями с древних времен, задабривается в надежде ни на что. И ужас — некоторые и вовсе заблудившиеся, приближающие свою кончину непростительным, в очах Бога, суицидом, умоляют быть к ним снисходительными бесов, в чем издевающиеся над своей душой. Как можно пойти на это? Но попавшей в жесткие лапы бесов, убеждающих разум человека именно таким образом покончить со страданиями, одновременно поторапливают к краю пропасти гибнущую душу, к самому началу ужасных мук.

Душа:

— Уже отсоединяясь от тела, видела я не столько важность не прошедшей жизни, сколько ее сути. Все волнующее и пугающее теперь казалось сгоревшими спичками, просто ради бесполезного огня, не зажегшего ни одну свечку! О сколько церквей пройдено мимо этим ненасытным телом впопыхах торопящимся куда угодно, лишь бы мимо Божиего дома. А что стоило пробыть в нем пять минут, которые с ужасом воспринимались потерей времени, в то время как годы, проведенные в суете, зрелищах и дороге к погибели, казались недостаточными. Я вспоминала свою жажду спокойствия, но слабости тела быстро напоминали мне о понравившихся удовольствиях и тащили к разврату, блуду, кишкоблудию, усиленно приближавших нас к часу смертному…, и вот он! Вот он отрезок, где я согласная на все, ничего уже не могу, только припадаю в страхе к Ангелам возносящим меня.

Ангел:

— Обреченность ужасна для человека, тем более, вопреки привычке забывать о своей конечности, неожиданно вставшей перед обрубком его плотского бытия: прах к праху, но он не может чего-то опасаться, ведь он лишь биологическая изношенная машина, требующая уже не починки, а замены — страшится душа, обвиняемая совестью. Чем оправдаться, когда последняя знает, что все до последней мелочи записаны в «Книге жизни», даже Ангел, изо всех сил старавшийся спасти ее, в случае отрешенности ее от Бога, будет обвинять ее. Каждое слово этого угасающего разума, станет подтверждением глубины падения! Каждый скептический смешок на легкое замечание о неверии, знаке Божием, так же, как и посланный благой помысел Ангелом, проигнорированные человеком, обернутся здесь обвинением, и далее, в лучшем случае — мытарствами… Каждый!..

Смерть, будь она в воображениях скептика, язычника, атеиста, сатаниста, кого угодно, личностью, то должно быть таким же обреченным на конечность нечто, как и сам человек, но как можно признавать смертность бытия своей души в любом случае. «Захлопнется» дверь, обрушится пройденный, позади оставшийся, туннель, погребя под собой ограниченность пространства, отчиститься личность от всего, что временно, оставив в небытии сомнения и подозрения вместе с самим «могущественным» временем, ибо ни одно вечное бытие в нем не нуждается. Но в отличии от любого человека, этому механизму совершенно безразлична собственная «кончина», все же духи, пользующиеся этим и другим, даже не знают и сейчас о наличии подобного, поскольку не нуждаются ни в проходах, ни в дверях, ни в отрезках — их мыслям, как и движению нет преград, и единственное ограничение — невозможность быть в разных местах одновременно, но только в одном…

Душа:

— Я и представить себя не могла, находясь еще в умирающем теле, что переход из временной жизни в вечную окажется не таким уж непривычным, взирая на лики бесплотные — дух ощущает духа, так же как и человек человека обозревает и осязает, мне не показалось все окружающее новым или непривычным, но знакомым, единственно верным и подходящим, но чувство не заслуженности предстоящего преследовало меня неотступно.

Ангел:

— Дух, проводящий свет Создателя не может быть не прекрасен, а свет его чужд. Да, человек не способен видеть плотскими очами, видимого освободившейся душой, но отблеск светов знаком и людям, пусть и блеклому отражению светил и звезд, слепящих невозможно. Нечего удивляться совершенным способностям духа, взгляд его проникает везде, не в состоянии оторваться от Света Создателя, питаемого совершеннейшим же из яств бестелесные создания. Душа, видя родственные твари Небесные, не может их сразу принять иначе, как общее, к которому относится и сама. Радуется она, наконец, своему, но не долго, поскольку грехи вталкивают ее в скорбь о не заслуженности в этом местопребывании, и скорби эти страшнее самых сильных мук земных, ибо мысли эти о вечном. Нет ничего более ужасного, как понимание своего недостоинства и невозможности побороть тяги уже истязающих своей ненасытностью страстей, которых не возможности удовлетворить в этом мире! Я смотрел всегда на извивающуюся в одиночестве от страданий душу, приходя в удивление от мучащего вопроса: «Неужели человек не знал, что раз обретаемые страсти не так легко ублажить на земле, имея материальные возможности, то в мире духов это вовсе не возможно, а значит, их жажда останется неудовлетворенной всегда даже на малую часть?».