Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Так…, значит, врачи — единственные заинтересованные в том, что бы узнать истину, помогая им, я помогаю себе — вот и простой выход… Эмоции, обиды, неудобства…, похоже на палату в санатории, именно…, только выйти нельзя, ладно потерпим, потом, все остальное потом, денег хватит на все… Может быть предложить Лагидзе отремонтировать за свой счет его кабинет… Бред! Может быть корпус? Да нет — не то… Всю больницу? А что! Заменить оборудование… Вот! Точно! Эврика! Выделить деньги на отдел «реактивного психоза», отдельный корпус, оборудовать по последнему слову техники, оплатить работу этих писх… психологов, договориться с ментами, пусть направят сюда всех таких же, как я… Аааа…, я же настоял, что бы Лагидзе сняли… Ииидиииооот! Ну хорошо, а кто сейчас вместо него? Значит нужно договориться с ним… Да будь тебе не ладно, там же…, какой же я идиот, денег мне было мало! Ну главное, предложить, деньги всем нужны…, всегда проблема в финансировании… Может быть открыть частный институт?… Таааак…, а о каком суде она говорила?! И что значит «выводы экспертизы»? Конечно, конечно! Экспертизааа… — нужно дать им всем денег и сделать нужную экспертизу! Если что дать денег судье…, эх…, нет! Если… Да нет, это же я, кто же позволит меня осудить — так пугают… Но изучать нужно — это единственный вариант! Значит, сотрудничать с врачами…, придется спуститься ненадолго с небес на землю… Нина, Ниночек мой, неужели это я сделал с тобой и мальчиками?…».

Слезы устремились бесконечным потоком, истошные рыдания, вызванные одной мыслью, что он сделал все сам, содрогали все тело бывшего депутата — никто не в состоянии пережить осознание такого несчастья из тех, кому убитые им люди действительно были дороги и любимы. Не мог и он, мозг отказывался воспринимать все, да что там любые доказательства, он просто отключался, оставляя гнев и растущую агрессию в направлении посмевшего бросить ему в лицо такое обвинение.

Прорыдав с полчаса, Кирилл Самуилович почувствовал некоторое облегчение, такое было впервые, но не это удивило его, а понимание — это начало раскаяния, оно и дает такое облегчение, хотя и не долгое. Если не идти по этому пути дальше, то человек впадает в отчаяние, толкающее в петлю, как Иуду Искариота. Признать мало! Раскаяться не достаточно! Покаяние — процесс пожизненный, как и стремление искупления. Но что может человек, лишенный всего, спросит читатель? Может и очень даже многое! Никто не может нас лишить своды внутренней, никто не в состоянии лишить нас воли, кроме самого человека, не может лишить его возможности изучать самого себя, искать в себе зачатки Царствия Божиего, данные каждому. Никто не может отобрать надежду!

Никто не может прервать молитву, исходящую из сердца, если поток ее открыл Сам Господь в ответ на пылающий пламень раскаяния, помноженный на намерение искупить во что бы то ни стало свою вину.

Можно рассуждать об этом как угодно, дойдя до совершенного бреда, деля, к примеру, раскаяние на вынужденное и самостоятельное, предполагая, что этому предшествует какое-то включение механизма, а можно, и даже нужно, порадовавшись за очевидное чудо, попытаться одуматься и последовать такому примеру, пока не поздно, ведь нет безгрешный, а осуждающий всегда падает ниже осуждаемого…

Что-то непривычное начало происходить с Буслаевым, пугающее, представляющее его самому себе совершенно бессильным перед другими, но набирающим мощь перед самим собой. Он чувствовал какую-то опору, но не мог понять, где она, и к какому действию нужно готовиться в следующем шаге. Одновременно и страх объял его мыслью возможной потери нового приобретения, прибавился и испуг от незнания и не понимания, что делать дальше, а не понимая самостоятельно, он начал искать кого-то, кто мог ему подсказать.

Сделав этот вывод, он увидел на своей тумбочке толстую Книгу с надписью золотыми буквами «Новый Завет». В сущности, он даже не знал, чем отличается «Ветхий» от «Нового» и есть ли еще какой, но руки сами потянулись, книга нечаянно, но не случайно открылась на какой-то странице, взгляд пал на строчку, прочитанную им трижды медленно, раз за разом, проявляя новою суть, оставшуюся последними тремя словами биением в висках до конца жизни, стучащей молоточками в самые напряженные ее моменты: «…но Я не один, потому что Отец со Мною. Сие сказал Я вам, что бы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир.» * (Евангелие от Иоанна Богослова Гл. 16, Ст. 32).

Слова Христа, произнесенные, не столько апостолам, сколько каждому из нас, в последний час Своей свободной на земле жизни, произвели на Буслаева неизгладимое впечатление, заставив взглянуть на сегодняшний день с другого ракурса, что потушило в нем «дальний свет» гордыни, оставив только «ближний» раскаяния, хватавший лишь на освящение сегодняшнего дня…

Полным смирения, с бликующим тлеющим огоньком остывающего уголька на самом дне глазного яблока, взглядом, и с голосом, с какой-то, не присущей ему, тускло-печальной интонацией, предстал он перед Мариной Никитичной с желанием провести этот день не ради себя, а неизвестной никому, пока даже ему, цели.

Доктор же, совсем не ожидая такой перемены в пациенте, сразу заподозрила неладное, но решив не спешить, а выяснить причины, положила верным не продолжать начатую днем линию, а попробовать наладить новый контакт:

— Кирилл Самуилович, вы нынче совсем другой, мне кажется более настоящий, что ли…, иии…, знаете, что я чувствую…, не горячее желание оправдания, что, наверное, естественно было бы…, а жажду понять, что-то другое, одновременно, и что-то полезное сделать — вы не об искуплении ли задумались? Я не ожидала такого взгляда от вас, честное слово… Скажите, чего бы вы сейчас хотели от нас, от себя?… — Это была та самая комната, которую я описывал на первом контрольном исследовании, только сегодня столов было пять. Перемена, была, на первый взгляд совсем не большой, но заметной: столы были разделены, непроницаемыми для взгляда, перегородками.

Буслаев, выражая всем своим видом полное спокойствие, чего нельзя было сказать об остальных, почти не думая, ответил, как старому знакомому, облаченному полным доверием:

— Наверное, вы правы в своих предположениях… Того, чего бы я хотел…, этого достичь не возможно… Не раскрыть свою память для себя, ни вернуть ничего назад… — ничто из этого не возможно… Для этого я умер…, мертв совершенно, я чувствую, что сил моих еле будут хватать на день, каждый вечер я хотел бы умирать…, я имею в виду, умирать фактически, потому что к вечеру это желание возрастает настолько, что я готов на все, чтобы перестать жизнь, я готов лишиться ее под вечер любым способом, который мне предложат. Я ни то что не хочу жить…, я уже не могу — не знаю, что меня держит, понимаю, что тому есть причина…, и только понимание важности моего участия в вашем эксперименте, дает мне смелость предположить, что я могу, хотя бы мизерно искупить, пока не знаю перед кем или чем…, Господи! Мне даже искупить нечем…, надеюсь, что ни только я вам, но и вы мне поможете…