Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Кто это мы?

— Ваша Честь, я протестую!.. — Судья, уже осознав свою ошибку, впечатленная выступлением обвинителя, быстро поняла с кем придется иметь дело, несколько растерялась, не зная, как исправить положение. В зале повисла тишина, которую прервала негромко сказанная фраза Кириллом Самуиловичем:

— Господь управит…, давайте продолжим… — Судья поддержала, не намереваясь выискивать другой выход из создавшегося положения, и не смотря на свою заочную ненависть к подсудимому, поставила ему плюсик…

Игнатьев просто был в восторге от такого начала, ведь еще до начала судебного расследования, присяжные заседатели получили понимание, в чем собирались участвовать, что должно было перетянуть большую их часть на сторону его подзащитного, но и сам Буслаев прекрасно «выступил»!

— Браво «Гомер»! … — Шепнул он еле слышно в сторону ушедшего в себя слепца…

Первое заседание закончилось избранием двенадцати основных присяжных и двух запасных и не было ни одного человека из присутствующих в зале заседания, не получивших удовлетворение. Конечно, каждый из них, увлеченный своими наблюдениями, обдумывал свои мысли, перебирал личные ощущения и переживания, готовил частные мнения, как некую базу для следующего действия.

Не было так же человека их них, кто бы не испытал, какое-то необычное воздействие личности обвиняемого, пусть это было довольно полярно, вызывало разные чувства, в зависимости от индивидуального восприятия каждого, состояния и настроение в этот день, но нельзя было не заметить, что он был неординарен, необычен, по-хорошему несовременен, и что сразу бросалось в глаза — независим от обстоятельств, будто происходящее сейчас и та трагедия, следствием чего и стал этот суд, его вовсе не касались.

Конечно, Буслаев не игнорировал это событие и его важность, не делал вид отрешенности, не проявлял неуважения, своим видом и поведением не вызывал озлобленности или возмущения, не отвлекался, но каждому посмотревшему на него, очевидным становилось его существование в другом мире, в то время, когда остальные были заняты им и его судьбой в этом.

Не в пример другим подсудимым, Кирилл Самуилович держал голову высоко поднятой, обращая свои безупречно слепые глаза к Богу — это первое что приходило на ум наблюдателю. Невозмутимая безмятежность выражение его лица могла возбуждать неприязнь только у безумцев или потерявших смысл своей жизни присутствующих, первыми из которых были судья и обвинитель. Именно они, не потому что их специальности и профессии других не приемлет, но поскольку именно эти два человека не собирались в себе задерживать ничего из духовного, потворствуя только разгоревшихся в них страстях. Так случается, когда рабы Божии желают сравняться со Своим Создателям, забывая, а возможно, и вовсе не зная, чем это обычно заканчивается…

Самый большой восторг испытывал Игнатьев, поскольку первый же день, вопреки его ожидания, дал массу положительных моментов, очень укрепивших позицию защиты. Было понятно, что рассчитывать на дальнейший успех, развивающийся в тех же направлении и темпе, было бы полным безумием, но он радовался тому, что уже есть, очень надеясь сохранить до самого вынесения вердикта коллегией присяжных заседателей, хотя бы небольшую крупицу этого сегодняшнего настроения.

Нужно обязательно сказать и о судье, которая, естественно была не в состоянии проникнуться к несчастному, относилась к нему с большой долей неприязни, как я сказал, заочно ненавидела слепца, но как часто это бывает, какая-то маленькая неожиданная, а точнее, даже не предполагаемая подробность, заронила не в сердце, а в сознание положительный момент — она поняла, что подсудимый не станет сопротивляться обвинению, не будет грубить, истерить, не допустит ни единого эксцесса.

Не собираясь быть за это благодарной, однако же, Ее Честь приняла во внимание не желание Буслаева оправдываться и выворачиваться, что поубавило отрицательного отношения и, как будто бы подтолкнуло к заинтересованности изучения поподробнее, как его дела, так и самого этого психического явления, чему не было причин в предыдущих двух судах с такими же ситуациями.

София Валериевна, удивив своего секретаря, девушку циничную и даже грубую в своих чувствах и отношении к любым гражданам, не имеющим профессионального отношения к закону и правосудию, попросив предоставить ей сегодня же целиком все уголовное дело Буслаева и подобрать, какую-нибудь литературу по «реактивному психозу», а немного подумав, добавила:

— Вот что…, найди-ка мне какого-нибудь светилу по это тематике, так сказать, не заинтересованного, что бы смог мне подробно обрисовать, с чем я имею дело…

— Хорошо, София Валериевна, сделаю… Вас, как связать: через рабочий или по мобильному сразу?

— Спроси куда перезвонить…

— Как скажите… — В задумчивости покинула федеральная судья зал заседаний, направившись в столовую. Почему то ее, все больше и больше цепляла именно эта трагедия, в воображении представился ее муж, бьющий ее без всякой на то причины, обида охватила от воспоминания последнего раза, когда получила удар в живот, сразу после того, как посмела сказать о своей любви к нему вместо того, что бы ответить на какой-то вопрос. Он представился ей с оружием, приставляющий длинный ствол к ее голове, с совершенно безумными, отсутствующими глазами — совсем не он, кто-то другой! Потом время перескочило намного вперед, и она увидела его, будто сверху, сидящего в клетке в «ее» же зале заседаний, который она только покинула, в клетке, с наручниками на запястьях, совершенно измученного, постаревшего на десяток лет, изнуренного, с почти мертвым взглядом.

При этом она отчетливо прочувствовала, что именно он переживает в это время, уловила раскаяние, отчаяние, иии… непомерную к ней любовь, которую он так и не сумел раскрыть перед ней, считая это недопустимой слабостью, что и порождало в нем невероятный по силе диссонанс в их семейных отношениях, и их внутренних мирах, разорванных, а ни как должно быть слившихся.

Осознав все это доподлинно, скорее не самим мимолетным видением, а силою чувства и еще чего-то, что иногда теплило ее надежду…

Очнувшись с подносом в руках в столовой, София обнаружила, что другой судья, с которым они приятельствовали несколько нет, что-то ей рассказывает, она попыталась понять, но снова ушла внутрь себя, вернувшись к «жизни», минут через пять в полной уверенности, что именно этот процесс, что-то может изменить и в ее личной жизни.

— Нужно поговорить с Буслаевым и обязательно с этим академиком, который им занимался…

— Что ты говришь? Софи, ты как будто не слышала меня…, я говорю, что никто не поможет разобраться в столь хитросплетенном деле…, а ты мне «академик»!