Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— А? Да!.. Ой! Извини, мне показалось…

— Да ладно… А у тебя что? Опять «стрелок»? На «пыжик» его отправишь? Ну это и понятно…, куда ж еще!..

— Не знаю…, есть нюансы…, ты знаешь, я думаю, что нужно изучить это вопрос…

— Ты что? Чего изучать то, и так все понятно…

— Понятно, что ужас это повторяется все чаще… — Положив ложку, оперев ее о край тарелки, женщина подняв голову, вызвала встречный взгляд, уставившийся в волевой и колючий ее, заставив тем самым остановиться приятеля в своих рассуждениях с застрявшим поперек горла куском недоразжеванного хлеба:

— Что?!

— А ты знаешь, что такая трагедия часто случается с мужчинами, весьма успешными, твоего возраста, не имеющими не одной причины совершить, что-то подобное, совершенно не криминальными личностями, в большинстве своем, конечно…

— Иии?…

— Если ты будешь сидеть вместо Буслаева, как бы ты хотел, что бы я вела процесс?… — Собеседник побелел…, с трудом заставил себя проглотить хлебный мякиш, откашлялся, и сжав кулаки со скулами, выпалил:

— Ты что…, беременна что ли… или… совсем сдурела!

— Извини…, ой…, что-то я…, и все таки, если гипотетически…

— Да даже гипотетически!

— Ну пожалуйста, прости…, иии…, ну давай, будь мужиком, ты же федеральный судья, неужели такая мелочь может тебя из колеи выбить?

— Блин! Что вы бабы жрете то?!

— Да, тоже самое, чем и вас кормим…

— Оно и видно!

— Ну соберись, это ради дела нужно…

— Нууу…, честно, огорошила ты меня…, а если серьезно, то я тоже задумывался об этом. Только между нами… Я думаю, что нужно в этом отношении законодательство поменять.

— Ого! Круто…, хотя, наверное…, так, но это же значит…

— Ничего это не значит, но вот у меня был один такой, знаешь, что сказал в последнем слове?

— Что?

— Попросил расстрелять…, замечу, что не потому, что я ПЖ влупидорил, а потому, что не мог с этим жить — он, правда, жену, тещу и тестя на тот свет отправил, детей не успел… хорошие, кстати, отношения у него были со всеми убитыми… Вот как это понять?!

— Вот и я о том же… Другими словами, если бы ты…, ну это самое произошло с тобой…

— Наверное, я бы застрелился раньше… Типун тебе на язык!..

— Но этот Буслаев, противный, конечно, тип…, но вот сейчас… — какой-то… не такой… — Из-за стола София Валериевна вставала уже с совершенно другим отношением к сегодняшнему своему подсудимому… Странным был и тот факт, что она впервые нарушила свое правило — никогда не говорить с коллегами о делах, но именно этот разговор не мог не состояться, ибо никто более не обладал опытом, который может иметь только судья.

К следующему заседанию, назначенному через неделю, она твердо решила подготовиться глубоко и серьезно, как никогда не подходила ни к одному процессу. Единственное, что ее пугало — это не совсем адекватный обвинитель, что раньше было бы безразлично, но не сейчас…

Первым, кто помог ей разобраться в нюансах и составить общую картину сложного положения темы «реактивного психоза», стала Марина Шерстобитова. Обе женщины встретились совершенно официальным путем, дабы не вызвать никаких подозрений. Проведенные несколько часов в специально отведенной комнате здания суда, сошли за консультацию, при которой присутствовала секретарь Софии и несколько судей, пожелавших присоединиться к лекции. Освященная тема живо зацепила особенно женскую половину, а мужскую ввела в задумчивость, ибо первая обычно страдала от насилия второй, при этом вторая, уничтожая первую, теряла не только смысл жизни, но и подвергалась моральным пыткам до конца жизни, отбывая наказание на пожизненном заключении.

Уже в кулуарах судьи, находясь под впечатлением услышанного, пришли к общему мнению, что лично им не под силу изменить отношение к этому вопросу высших эшелонов власти, к тому же, вменяемость, все таки ставят эксперты психиатры, они же только основываются на их выводы. Если и пытаться, что-то менять то только совместно. И, конечно, открытым остался вопрос — а куда же, девать прошедших лечение, «стрелков», в случае вынесение не уголовных приговоров, а направления на лечение.

В конце лекции, София и Марина остались наедине, именно здесь судья решила уместным высказать свои соображение в отношении происходящего в ее собственной семье.

На счастье, у Шерстобитовой приятелем был прекрасный сексопотолог, к которому она и направила пару, при этом посоветовав попробовать для начала поговорить с Лагидзе Захаром Ильичом, как с выдающимся психотерапевтом, поскольку было очевидно, насколько сложно Софии справляться с нагрузкой, а между тем, стрессы и некоторые моменты в психике уже давно необходимо было корректировать и затем компенсировать.

Марина же поняла настоящую причину необходимости лекции и самого разговора, потому решила, позвонив Игнатьеву, подбодрить известием о проявленном интересе, а значит, желании судьи подойти именно к этому процессу не обыденно, а изучив вопрос скрупулезно.

Другими словами, перечисленные нами люди появились на следующем заседании с совершенно другим настроем, хотя, что касается судьи, то она честно выполняя свои обязанности, решила собирать все наблюдения, не мешать защите, придерживая ожидаемый беспредел обвинения, а заодно накопить материал для служебного доклада, который хорошо бы совместить с докладами психиатров и силовиков, с чем и выступить на очередной сессии законодателей…

Второе заседание началось с зачитывания подробностей трагедии, где были обвинителем перечислены все подробности личности обвиняемого, где он сделал упор на деятельность депутата, особенно его личное мнение о подобных несчастьях и их виновниках. Надо отдать ему должное — ничего отрицательного в характеристиках отмечено не было, как и в личных отношения между мужем и покойной женой. Даже адвокат про себя отметил, что если бы он сам писал речь, то она не многим бы отличалась.

На самом деле обвинитель решил прибегнуть к небольшой хитрости, оставив весь негатив на выступление свидетелей, с которыми «поработал» следователь — все тот же незабвенный Сущев. Таким образом появилось несколько человек, по всей видимости, когда то обиженных Буслаевым, с самого начала своих выступлений отозвавшихся о нем, как, чуть ли не о домашнем деспоте, тиранившим супругу, детей и остальных домашних. Допросы свидетелей были поставлены таким образом, что ответы не могли быть иными, кроме, как с нужным для прокурора знаком.

Опрос же адвокатом тех же лиц, уже не мог принести оправдательных речей, поскольку люди понимали, что двух мнений по одному вопросу у них быть не может. Игнатьев, поднаторев в подобных процессах, заранее знал, что капать нужно в другом месте, не задавая конкретных вопросов, ответы на которые могли бы вызвать опровержение только сказанного. Обращаясь к другим, близким к обсуждаемым, темам, он умудрялся вытягивать некоторые слова одобрения, основанные на констатации проявлявшейся заботе о семье, нуждах домочадцев, особенно жены, положительных моментах в работе — ведь не мог чиновник говорить о чиновнике, участвующем в одном с ним проекте плохо, когда, раньше, еще в бытность Буслаева на свободе, уже отозвался хорошо! Эти показания были необходимы для озвучивания не только нужных подробностей, но и новых фамилий людей, способных, в случае обращения к ним, дать более выгодную характеристику подсудимого.