Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Думаю, мой мозг научился существовать частично в мире, принадлежащем духам, но что бы обработать даже мизер информации поступающей от туда, необходимо, вот столько, сколько вы видите…, именно по этому…, человек, кажется, не способен к таким длительным перегрузкам, диаграмму чего вы наблюдаете на экранах, поэтому я «сгорю» быстро и очень этому рад… Знаете, с тех пор, как я обрел возможность касаться, хотя бы мысленно этого мира, как начал ощущать этих существ, я потерял способность подозревать, сомневаться, гневаться, осуждать, обвинять, лгать, бояться — теперь это противоестественно… И мне хочется, почему-то говорить не от себя…, я и говорю, будто бы не от себя…, ааа…, как бы от своей совести…, иии наверное, точнее будет говорить — души…

— И к чему это вас сподвигает?

— К радости и, будто бы, «автоматическому» покаянию, будто меня вычищают снизу до верху…, я вспоминаю все до мелочей из своей жизни, чувствую свою вину, исповедаю, а дальше все само собой — что-то, исходящее от Креста Христова разбивает в ничто эти вполне вещественные…

— Почему именно Креста? Как вы это понимаете, что это именно так, а не иначе?

— А больше не от куда, но это не совсем то, что вы понимаете…, ну это как…, скажем вы чем-то виноваты перед человеком и испытывая угрызения совести, приходите и просите прощения, вас прощают и вот здесь, вам очевидно, становится легче — камень с души спадает, будто все совершенно материально, дышится легче, исчезает невидимая, но вполне ощутимая стена между вами обоими: обидчиком и обидевшим… — вот это вот прощение, данное вам человеком, оно ведь от его ощущения ваших переживаний, то есть от его сопереживания. В это мгновение ваши стези, или кресты, вами несомые…, как бы вы помогли друг другу, их нести, не выпуская свой, и именно в это мгновение, как вы подперли, неся помимо своего еще и чужой, облегчился и ваш — Господь протянул к вам обеим руки со своего Креста… Как бы это более приземлено… — когда вы почувствовали облегчение, вы сораспялись и Богу, и своему товарищу, которому повинились, это как бы вознесение вверх, то есть по вертикали, с одновременным охватом по горизонтали гораздо большего, чем ваше бытие, вы настолько в эти минуты возлюбили мир, что согласны на что угодно, на любую жертву…, вот это вот движение вашей души, совершенно четко ощущаемые, но не осознаваемые, по вертикали и горизонтали и образуют крест…, но…, но вы этого, не осознаете…

— Да от куда вы это берте то? Вы же законченный материалист…, были, по крайней мере, но никак ни человек веры и никогда им не были!

— Яяя…. Знаете, это само, что-то внутри меня, можно даже сказать, за меня, это осознало! Ведь вы, когда что-то не только понимать начинаете, но и принимаете осознанно…, неужели вы не понимаете этого?

— Где то, глубоко, все, что вы сказали, чувствуется давно принятым, дажеее…, давно понятным…, нет, не так… — Задумчивость Марины облегчил неожиданно, казавшийся не способный к такой проникновенной заинтересованности в этой теме, Захар Ильич:

— Будто бы это всегда было, но нами забыто настолько, что и найти не возможно…

— Больше добавить нечего, Захар Ильич… — Глаза женщины заблестели восторгом от кажущейся гениальности этого человека, но вдруг, искра испуга промелькнула в них, направив взгляд на «Гомера»:

— Господи! Буслаев, ведь это же вы в нас это откапали…, хотя мы, наверняка, снова забудем…

— Господу это возможно, человеку нет! Я не зря сказал недавно: храните, что имеете, а не старайтесь обрести новое, кажущееся более ценным. То, что имеет каждый, ему и достаточно, просто нужно найти в себе все в себе же спрятанное вами же… Храните! А если муж и жена, ставшие полноценной единицей, то помогайте хранить и в друг друге. Среди вас…

— Так и хочется продолжить — «людей»…, извините, Бога ради!.. — Не сдержался Лагидзе, изо всех сил пытавшийся себя убедить, что слушает не больного, но… — вот в этом то и была проблема! Захар Ильич не видел ни одного признака патологии с точки зрения психиатрии, но не мог признать и нормой, хотя норма тоже имеет довольно размытые границы, состояние этого человека. Буслаев не укладывался ни в одни рамки, и что было совсем необъяснимо — люди так не меняются! Имея столько лет соприкосновения с разными больными, главный психиатр страны ни разу не встречал таких трансформаций, о чем дальше и высказался:

— Вы меня извините! Нооо…, видите ли, я вполне отдаю отчет, что вы не мой пациент, но вы вот, происходящее с вами, как-то не по-человечески…, нет ни так! В общем, человек таким образом не способен меняться! Я все услышал, все…, буквально все очень логично с совмещенной в одной точке позиций духовной и материальной…, если принять все сказанное вами всерьез, что я и пытаюсь сделать…, ну вот как?! Я настолько не верю в Бога, чтобы взять и принять все это без фактов, которыми я привык оперировать!.. Вы были гнилой материей, а стали чистым духом…, простите — «святым» духом, что ли просветились! Ну вот как! Это все равно что…, ну… я не знаю… Будучи булочкой с повидлом, стали повидлом снаружи, с хлебом внутри… — я поражаюсь! Я же помню вас, когда вы только поступили…, да вы же других испытуемых…, тех, кто так же вот пострелял своих родных, поносили на чем свет стоит! Я же помню вас на той передаче, где вы меня…, ух как разделали и потом в фарш превратили…. Нет, нет, я не в претензии, сейчас вы другой, а другому человеку я не в состоянии вспоминать то, что было с каким-то…, это же не возможно! Марина! Ну ты же видишь?!

— Захар Ильич, ну не стоит так нервничать, поверьте перед нами тот же, наш…, совершенно наш Буслаев… Так ведь Кирилл Самуилович?!.. — Оба с надеждой, даже привстав со стульев, пристально всмотрелись, сначала, в лицо слепцу, но поняв, что оно совершенно безэмоционально и ничего не выразит, направили глаза на дисплей компьютера. Странно было увидеть внезапно упавшую активность до нормальной и не слышать при этом ответа, хотя прежде задержек никогда не было.

Они переглянулись, забеспокоились, заподозрив неладное, ведь с такой активностью, что была еще минуту назад, человек может запросто перестать существовать, как разумное, хоть сколько-нибудь существо, а после таких страшных нагрузок на весь организм, что ставит его на грань смерти, и вообще может произойти любой коллапс.

— Кажется, я перебрал! Господи! Только не это! Какой же я идиот! Но это так…, но это было так невероятно! Как это…, как возможна такая моментальная перемена, при совершенно нормальном функционировании?! Нет, однозначно, человек во мне давно умер, один естествоиспытатель остался! Так нельзя!

— Не убивайтесь так, Захар Ильич…, я думаю, что все хорошо. Признаться, я сама в шоке… — такого никогда не было, и вы правы, эта моментальная перемена…, а ведь она, то есть ее глубина, только сейчас нами осознана…, хотя очевидно, что произошла гораздо раньше…