Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Но и на этом человек эгоистичный не останавливается, он осмеивает, настойчиво пытается переделать Истину и все, что может напомнить о Ней, желает помешать разглядеть Её и другому, внезапно осознавшему свое страшное состояние, пытающегося бороться с собой, предпочитающего Евангельское Слово той части всего окружающего мира, которое служит к погибели, вдруг проснувшейся души, встрепенувшегося в раскаянии сердца, заговорившей совести, ушедшей от отчаяния личности, почувствовавшей свое бессмертие и бесстрашие именно в Вечности и свою ничтожность здесь!

Если можете, теперь попробуйте представить, каким я засыпал еще зрячим, и каким проснулся ослепшим. Вы оба были и тому, и другому очевидцами, и неужели мысли причине этого не произведет на вас ровно никакого впечатления, оставив каждого в состоянии «ни Богу свечку, ни черту кочерга»?! … — Марина, пораженная услышанным, несколько раз испытывала в продолжении монолога боль душевную, что случалось с ней крайне редко, и самая большая в ее жизни — смерть отца. Почему-то, теперь ей стало неудобно за тогдашнее отчаяние, сравнительно недолгое, в краткий промежуток которого вспоминалась, часто отчетливо видимая ею внутри себя улыбка папы, которую любила безумно — улыбка, возвращавшая все хорошее в ней, даже в моменты гнева и печали: вот и знак — сможет ли она его заметить и принять?!..

— Признаюсь…, впечатлило…, и прежде всего тем, что сказано именно вами, а никем-то, тем, что не может быть заранее приготовленным, не проштудированное, отредактированное, заученное, но живое слово!.. Нет, нет — это экспромт…, но так человек говорит редко, и будто не сам, но вещает данное ему свыше! Это будто последнее, перед смертью слово…

— Марина Никитична, а вы совершенно правы…, я же говорил, что после наступившей слепоты все время для меня, как последний день, от сюда и результат. Попробуйте и вы жить так, будто сегодняшний день, последний в вашей жизни — обязательно получится! Мне действительно здесь недолго осталось, но объяснять не стану — сделаю, что должен и уйду…

— Что значит уйду?… — Захар Ильич не был приверженцем Христа настолько, что бы проникнуться верой настолько, насколько это вышло сейчас у его подчиненной, но и он находился в некотором смятении, не ожидая такого всплеска. Вначале монолога он увлекся показаниями датчиков на дисплее, но через минуту забыл о них, ибо был не в состоянии проследить обе темы достаточно качественно, поэтому остановился на не присущем ему интересе.

В нескольких словах зацепила неординарность изложения и сам смысл. Прежде всего, «аромат», исходящий из врат вечности, способный достигать грешников, пугающий их нечистую совесть, что с невероятной энергичностью гасит эгоизм. Он сам ловил себя на таком мимолетном страхе на нескольких похоронах, но ни разу не смог объяснить причину его, кроме как боязнью боли предсмертной болезни, конечности своей жизни, и более всего, какой-то необъяснимой обеспокоенности, исходящей из глубины сердца, к которой он редко обращался, так как ничего кроме критики себя самого от туда более ничего не поступало. Это объяснение понравилось, но не было принято за настоящую причину — ему везде был важен рационализм и материальное объяснение, приземленность и целесообразность рассуждений было его основополагающим качеством, как психиатра, так и человека, но прежде всего он был именно врач.

Именно это и было неудобным в поведении Буслаева, тот словно витал в небесах, пытаясь рассказать, что там, якобы, видел, и в чем различие взгляда с земли и от туда:

— Кирилл Самуилович, при всем уважении, которое появилось к вам…, даже не знаю почему…, и это несмотря на все, что было вами сделано в бытность вашу депутатом, я не совсем понимаю вашу такую вот показную независимость.

— Да, да, я помню, как виноват перед вами, институтом, вообще перед психиатрией, когда-то даже думал, что вы меня здесь и в «овоща» превратите в отместку… Не переживайте, независимость внутренняя, к тому же я знаю точно, что мне недолго осталось, а главное мне спокойно, поскольку я знаю, что будет потом. Как только я сделаю то, ради чего мне нужен компьютер, думаю, так сказать, меня… заберут…, меня ведь и так уже заждались…

— Кто…, кто заждался?

— Вы, наверное, скажете, что я спятил, но вы же хотите и услышать, что бы успокоиться?

— Разумеется… Ну мы тут ко всякому привыкли…

— Охотно верю… Как вы думаете, кто встречает душу человека по его упокоению?

— Ну уж я не силен в этом… Наверное…, так-то думаю, вряд ли кто, да и встречать то стоит ли… ну не знаю…, ангелы, наверное…

— Верно, а вот от куда такое предположение, можете сказать?

— Ну, главное, что мнения совпали…

— Нет, нет, нужно вам самому понять, от куда такое у вас взялось предположение. Ангел — Хранитель и Встречный Ангел — их каждый из нас увидит по-своему отшествию из мира земного.

— Иии?…

— Их я уже видел, то есть я уже умер, но получил отсрочку… Вам это подтвердит Марина Никитична, исходя из количества, качества и смеси сборов трав, которыми меня напичкали. Так ведь… — Шерстобитова нахмурилась, но покачав в согласии головой, произнесла с некоторой долей загадочной недоверчивости:

— Это так…, сама не понимаю, слона должно было унести к ядренее фене! Судя по тому, что в добытом нами шприце, можно предположить, чем вас накачали… Помните что-нибудь?

— Как не помнить, смутно, конечно, четыре бутылочки в капельницах, не знаю как, сначала прокапались почти полностью, но потом, как-то организм изверг их, причем выгнав обратно в том же составе, даже санитар, видевший это опешил…

— Хм… Ну, этого не может быть! Вы же понимаете, что этого не может быть — не удивительно при таком количестве…

— Белладонны… Было сказано белладонны, и это был только первый этап, верите вы в это или нет, не важно, вы хотели слышать, пожалуйста. Констатирую — как только жидкость покинула тело, мне значительно полегчало, санитар понимая, что что-то не так, и может понести наказание, схватил и вылили все четыре в раковину, еле успев это сделать. Вошедшие двое…, нет трое…, среди них был и тот, кто прибыл со мною к вам..

— Вот как?! Значит звенья одной цепи!.. — Шерстобитова, чуть ли не бросилась проводить расследование, но остановилась, топнув ногой, вспомнив, что это не ее дело. «Гомер» продолжал:

— Полагая, что первая процедура была проведена, врач, кажется главный, сделал несколько уколов…

— Поставил…

— Что?

— Извините, правильно говорить «поставил»…

— Хорошо, если это важно — поставил, некоторые пришлось смешивать, какие-то были уже готовы.

— Нет, нет, нет… Ну это же очевидно! Очевидно, что вы рассказывает галлюцинацию!