Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Ну заработаем еще…

— А муж ваш так же думает?

— Извините… Думаю, всему свое время… — Улыбающийся все это время, пылу своей подчиненной, Лагидзе, решил вмешаться, видя, что разговор затягивается ни в том русле:

— Кирилл Самуилович…, я хотел бы услышать ваше мнение, так сказать освещение, через взгляд изнутри о произошедшем с вами… Может быть вы что-то сможете объяснить и о том, что произошло в больнице, от куда вас Игнатьев забрал…

— Непременно… Кстати, что с Алексеем Михайловичем?

— Непонятное… В коме…

— А с мужчиной, что со мной приехал?

— А вы… вы помните это?

— Расскажу — это важно, этооо…, он как накопитель, если нужно проводник…, и для меня самого загадка, почему через кого-то, а не напрямую…

— Что именно?

— Так что с ним?

— Не знаем… Как ребенок, но совсем не активен, будто мозг отчистили совершенно, все время спит…

— Отчистили, еще как… Иначе и не вышло бы… ОН существовал, как неприкаянный, будто в процессе подготовки к жизни на земле его личностной капсулы, пропустили пару операций, как бы изъяли с «конвейера» по причины подозрения изъяна, а потом поняв, что все в порядке вставили на прежнее место, а две операции тю-тю… вот… Люди меняются, а он этого принять не может, мир меняется, а для это недопустимо, мало того, ему самому кажется, что он тоже всегда прежний, ему только помочь нужно и все. Он не зло, дайте ему доброе начала, хотя бы пример, и благочестивее человека не найдете… Не забудьте это! Дайте ему пример и наставника… Ну примерно так…

— Хм… Любопытно… А как же с вами?

— Со мной…, когда все это произошло со мной…, когда я убил всех, кого любил…, это был шок…, смотрите на это с точки зрения приведения некоторых характеристик духовных с помощью шокотерапии в некоторое состояние, которое может быть, как бы началом, точнее фундаментом для какой-то трансформации. Базиса еще нет, но фундамент начат… Это… Вы предпринимаете, граничащую с сумасшествием, что и есть сумасшествие, попытку доказать свою значимость, чего-то добиться, хотя всем кажется, что у вас все есть…, но вместо того, что вы хотели, поскольку вы на грани возможного максимального переживания, неожиданно включается какой-то механизм, доступ к которому имеется только у тех, кто перешагнул эту черту своим желанием при отсутствии потенциала, а поскольку этого самого потенциала у вас нет при нормально работающем разуме, его…, так скажем, отключают…, благодаря чему вы и попадаете в состояние «сумеречного сознания», где потенциал не нужен, поскольку любой начинает действовать безэмоционально, ничего ни в себе, ни в обстоятельствах, ни опасений, ни запретов, ни законов, ровно ничего, не перебарывая, поскольку некого и нечего, поступаете самым примитивным образом — убиваете, причем тех, кем вы больше всего были недовольны. Если сравнить ваших близких с любыми другими людьми, то получится, что прожив с любимой женой двадцать лет, конечно, вы ссорились, случались недомолвки, да мало ли что…, и конечно, происходящее с вами, вызывало у вас наиболее сильные переживания, чего нельзя сказать о всех остальных, с кем вы ни двадцать четыре часа в день не жили, не перенесли ничего, в чем приходилось искать компромисс или смиряться… Вот и поднимется рука на самое дорогое и любимое, поскольку в этом состоянии «сумеречного сознания» ничего положительного не вспоминается — ни событий, ни чувств, ничего хорошего, только оттенки потенций, возникавших при обидах, скандалах, разочарованиях, либо прежние, либо самые ближние к этому моменту, когда вам хотелось: накричать, ударить, разорвать отношения, испортить что-то, даже на долю секунды убить — вот и может пострадать кто угодно… А дети… — они чище вас, лучше вас, зависть…, может быть, какие-то разочарования…, ревность, то что они заняли какое-то место, ранее принадлежащее вам…, может бы возобладавшие в это мгновение безусловные рефлексы, когда они уже не ваши дети, но существа, несущие опасность, что формируется на фоне тех самых, когда-то запавших, а сейчас всплывших отрицательных эмоций… Или, знаете, как бывает: «Я тебя ненавижу, а раз это твой ребенок, то и его тоже!» — всего лишь мимолетный неконтролируемый гнев, но успевший оставить свой след в виде вот этого вот маленького оттенка намерения, которое, останьтесь вы в уме, никогда и не сыграло бы! Ужасно! Ужасно все, но это не вы, ибо для вас для вашего сердца эти обиды растворились в счастье давно… А то, что и как со мной произошло после… Извольте…

Только… вот что…, вы, я вижу оба скептики — веруете только там, где вам удобно… Вот прошу вас, хотя бы этого не потеряйте!

— Ну что вы все об этом?! Ну где во всем происшедшем с вами Господь?!

— В произволении! Конечно, в произволении… * (Предвидение и предопределение Божие) … Ладно давайте не будем терять времени, оно у меня, как и всех очень ограничено… Итак, то что вам нужно… Знаете, очень сложно осознать, что с тобой происходит, когда изменение случается быстро и кардинально. Я и не смог до конца тогда, после трагедии, прийти в себя, я существовал, где угодно, но обязательно вне себя, ведь если это сделал я, как уверяли, то это не я! Я такого сделать не мог, а если смог, то…, мне страшно было «открыть дверь» и заглянуть в свое сознание, хотя и я и неоднократно старался, и все таки, пересилив ворвавшись занялся этим основательно. Во мне боролось многое, причем с обоих сторон внутренних моих собственных, дорого и злого начала, и с друг другом, и со всем окружающим миром, который я перестал видеть прежним. В происходящем тогда утонула и моя вина, сам же я начал чувствовать себя наиболее пострадавшим — само несчастье грызло только меня, моя супруга и дети уже отмучились, как бы это не звучало странным, но я очень хотел занять их место! Но я остался в мухах! Причем причина их появления постепенно отступала на задних план, оставляя только обиду за свое положение, страх от понимания ожидаемых перспектив, осознания невозврата к прежнему, добивало падение с невероятных вершин власти в самую пучину отстоя и обыденности отчаяния — тут быстро становишься мерзок сам себе, еще не успев отвыкнуть от прежнего комфорта и вседозволенности, находишь друзей в тех, кто тебе соболезнуют даже в помойке. В течении всех этих, самых страшных в моей жизни, месяцев, предшествовавших моей слепоте, я то и дело просматривал в воображении, памяти, да пожалуй, чуть ли не наяву, одни и те же кадры: прошлого, самого несчастья, предполагаемого будущего, они порождали противоречивое. Предыдущие обиды и отчаяние, сменяли ненависть к себе, усиленную угрызениями совести, потом все стиралось, будто тряпкой на школьной доске, на которой появлялись обвинения всех кого угодно, в том, что моего состояния не поняли, хотя и понять не могли, не остановили, хотя это невозможно, престали сейчас интересоваться и даже не пытаются сочувствовать, совсем не желая понять или изучить. Я ведь долго, уже после всего случившегося, был уверен, в том, что я не преступник, не верил, что болен или был подвержен этому «реактивному психозу», я даже не могу сравнить ни с чем, потому что не помню что испытывал тогда. Как можно о себе, что-то думать или как-то себя аттестовать когда в твоей памяти нет ни мотивов, ни того, что уже к действию подтолкнуло, ни самого действия — не зная этого, ты не можешь к себе никак относиться! Тому, чего не знаешь, и сопротивляться не возможно, тем более винить себя… Тогдашнее мое мнение: в том, в чем винили меня, были повинны все, кроме меня.