Дарья Сойфер - Укротить ловеласа

– Вроде как?! – Платон озадаченно сдвинул брови. – Слушай, Надь, хочешь мне отказать, просто скажи «нет».

– Нет, – выпалила она, и тут же осеклась, увидев, как вытянулось его лицо. – Не в том смысле «нет», что я тебе хочу сказать «нет», а в смысле, что я не хочу отказать…

– Ты что, пила? – он с подозрением принюхался.

– Господи, ну почему все так сложно?! – простонала она, схватившись за виски. – Короче, я готова забыть все, что у тебя было с другими. Ясно? И с Ларионовой, и остальными…

– С Ларионовой? У меня с Олей ничего не было, она даже не в моем вкусе.

– Давай без этого, а? – не выдержала Надя. – Я все могу понять, только не надо начинать со лжи…

– Да клянусь тебе! Хочешь, спроси у нее. Я пришел домой после фотосессии и нашел ее сережку в чехле, наверное, выпала… Понятия не имею, откуда она взялась. Я позвонил Оле, она обрадовалась, потому что эти серьги стоят бешеных денег. «Картье», кажется. Я собирался ей занести, потом ты пришла…

– Я люблю тебя! – крикнула Надя, прервав бесконечный поток оправданий.

Сама не знала, почему сделала это именно теперь, но терпежу больше не хватило. То ли внутри все оборвалось от облегчения, что с Ларионовой Платон не спал, ведь это значило, что у него никого не было с самой Вены, то ли подействовала дурманящая близость Платона.

Он замолчал, заморгал как-то странно, потом раскрыл рот, будто собирался что-то сказать, но вместо этого громко чихнул в ладони.

– Будь здоров, – машинально пробормотала Надя.

– И правда любишь… – Платон сосредоточенно осмотрел свои руки, словно там, в следах его чиха, скрывалась расшифровка детектора лжи.

– Ты поверил только потому, что чихнул?

– Да нет, просто… – смутился он. – Погоди, я сейчас.

Он метнулся в ванную, захлопнул дверь, оставив Надю наедине с самой собой и полнейшим недоумением. С минуту до нее доносился шум воды, загадочное хлюпанье и бульканье, потом все стихло. Не такой реакции ждала Надя на свое признание, впрочем, Платон Барабаш всегда умел ее удивлять.

Вскоре он появился в коридоре снова, лицо его влажно блестело, футболку покрывали брызги воды, и Надя ощутила едва уловимый запах мяты.

– Ты что, зубы чистил? – удивленно спросила она.

– Ага, – просиял он. – Теперь я готов.

– К чему?…

Вместо ответа Платон поцеловал ее. Даже не так: жадно припал к ее рту, будто мечтал об этом всю жизнь, будто после этого поцелуя ему предстояло сесть в поезд и умчаться на фронт. У Нади дыхание перехватило, а голова закружилась, – столько страсти было в каждом его прикосновении.

Конечно, собираясь к Платону, она надела свой лучший комплект белья, но все же не была до конца уверена, что они переспят прямо сегодня. Вообще говоря, Надя планировала провести полноценное свидание, выпить шампанского при свечах, обсудить, что торопиться пока не стоит, ведь они слишком долго были просто друзьями, и лучше для начала просто привыкнуть к новому статусу. Однако Платон оставил от ее планов лишь мокрое место.

Едва оказавшись в его объятиях, Надя забыла обо всех своих доводах и аргументах. Какое там, она бы сейчас и не объяснила толком, что такое аргумент. Она плавилась в его руках, лишаясь воли и разума, тело становилось невесомым, а острое чувственное наслаждение разъедало мысли, превращая их в сладкий малиновый мусс.

Платон отнес ее на постель, и Надя, вопреки своим ожиданиям, не только не отказалась, но даже напротив: напала на него с почти маниакальным вожделением, целуя, ласкаясь и царапаясь, как дикая кошка. В какой-то момент Платону самому пришлось отстраниться и взять небольшую паузу, чтобы их симфония не закончилась на увертюре.

После финальных аккордов, мощных и всепоглощающих, Надя распласталась на подушках, с трудом управляя звенящим от пережитой кульминации телом. Платон все еще крепко держал ее за руку, словно боялся отпустить, и Надя благодарно сжала его виртуозные пальцы. С одной стороны, она жалела, что потеряла так много времени вдали от него, с другой – радовалась, что все наконец случилось.

Она не знала пока, что выйдет из ее затеи с дуэтом, не знала, суждено ли Платону стать звездой, или он закончит в простом оркестре, но кое в чем Надя была уверена на все сто: с этой самой минуты играть он будет только для нее, ведь никому другому она его попросту не отдаст.

Десять лет спустя

– Надюш, может, не стоит? – Платон робко коснулся плеча жены, словно боялся, что она лопнет в любую секунду, как мыльный пузырь. И немудрено: Надя перехаживала уже неделю, огромный живот на ее хрупкой фигуре казался накладной подушкой.

Врачи обещали, что младший ребенок Барабашей тянет уже на четыре с лишним килограмма, но Надя упорно отказывалась сдаваться в роддом заранее. Платон прочел не одну книгу о беременности, и во всех было сказано, что незадолго до родов у женщин активируется инстинкт гнездования, они окапываются дома, раскладывают пеленки и следят за уютом. Судя по поведению Нади, ребенка она собиралась носить еще месяц, потому как развернула шибко бурную деятельность. Носилась взад-вперед, не расставаясь с телефоном, ругалась с администрацией Берлинского концертного зала, где должны были выступить «Дос Челлос», – так Игорь с Платоном после долгих споров решили себя назвать, – и вдобавок еще прибежала в музыкальную школу.

– Что значит «не стоит»?! – взъерепенилась Надя, и Платон отдернул руку, чтобы не заводить ее еще сильнее. – Твоего сына не хотят выпускать на городской конкурс этюдов, а ты хочешь остаться в стороне и смотреть?

– Ну, педагогу лучше видно, – пожал плечами Платон. – Может, Лева не готов, сыграет в следующем году…

Надино лицо покрылось красными пятнами, и Платон физически ощутил жар, исходящий от нее. В последние месяцы она напоминала ему небольшую мартеновскую печь. Даже теперь, когда в Москве отключили отопление, и нормальные люди кутались в свитера и кофты, Надя бегала по квартире в тонкой маечке и без конца поглощала воду со льдом.

– Лева не готов?! – угрожающе произнесла Надя и покосилась на свекровь в поисках поддержки. – Римма Ильинична, вы слышали?

– В самом деле, Платоша, я тебя не понимаю! Как можно так наплевательски относиться к собственному сыну? – мама с укором качнула головой. – Не узнаю тебя. А если бы я сдавалась каждый раз, когда тебя не хотели куда-то выпускать?

– Можно подумать, меня кто-то не хотел… – отмахнулся Платон, но мама не ответила, и где-то глубоко внутри заскреблись нехорошие подозрения. – Подожди, или все-таки… Мам? Сколько раз ты заставляла взять меня на конкурс?

– Сейчас это не имеет значения, – Римма Ильинична ласково поправила сыну воротник. – Левушка заслуживает сыграть на конкурсе этюдов, и если его педагог так не считает, это его проблемы. Да, Наденька?