Дарья Сойфер - Диагноз: любовь

Пирог вышел на славу, хотя с духовкой Исаева пришлось повозиться. Мало того, что он хранил в ней жестяную коробку с нитками и пустые горшки из-под цветов, так еще и регулятор температуры намертво заело. Но Ника выпила кофе, просохла, сменила неудобные линзы на очки и, согревшись, вдохновилась на трудовые подвиги.

Вымыла и раскочегарила духовку, поставила пирог, сливочный суп из семги и котлеты по-киевски. Паша несколько раз заглядывал на кухню, видимо, собираясь завести разговор, но натыкался на поле боевых действий и предусмотрительно ретировался. Никита как уснул с началом грозы, так и проспал до самого вечера.

Наконец, настало время звать Исаева к столу. Его взгляд жадно блуждал по гастрономическому изобилию, и первые полчаса он ел молча. Ника, как с ней обычно бывало, за время готовки потеряла аппетит, зато теперь могла любоваться тем, как Паша поглощает результаты ее стараний. А зрелище льстило: он наворачивал суп, словно отвернись она в эту секунду, и он бы припал к тарелке, как слепой котенок к материнскому соску, и прямо так, через каемочку, высосал бы все до капли.

Насытился он лишь на втором куске пирога и до десерта недотянул. Откинулся назад, обессиленно вытянул ноги и с виноватым видом расстегнул пуговицу на джинсах.

– Не хотел, чтобы ты это видела… – он икнул. – Но, боже… Это было прекрасно…

Паша промокнул лоснящиеся губы и блаженно прикрыл глаза.

– Такое ощущение, что ты отличился в постели, – Ника игриво закусила нижнюю губу.

Но Исаев был настолько сыт, что даже не отреагировал на намек.

– Так хорошо я не ел гораздо дольше… – он помолчал, а потом все же улыбнулся и окинул ее взглядом мартовского кота. – В принципе, я сейчас не способен на выкрутасы, но если я буду лежать, а ты сделаешь все сама…

– Ну ты и засранец! – вскочила Ника, со звоном собирая со стола посуду.

– Ладно, ладно… Дай мне полчаса…

Исаев совершенно осоловел, хотя алкоголя за ужином не было. Ника чувствовала себя свободнее: после нервотрепки их обоих накрыло невероятное облегчение. Ребенок спал, за окном бушевала гроза, а на кухне было тепло и витали запахи домашней выпечки. Ника съела совсем мало: восхищение на Пашином лице, которого, как он думал, она не замечала, начисто лишало ее желания потреблять калории. Наоборот, хотелось угодить ему еще сильнее и до конца недели сидеть на одной воде. Только бы все время смотрел на нее вот так…

Нику разморило от самодовольства: она ощущала себя привлекательной, хозяйственной и вообще волшебницей, без которой Исаев не может обойтись ни секунды. И это ей страшно нравилось. Как бы женщина ни жаловалась, что без нее все вокруг рухнет, чувство собственной незаменимости заставляет смотреть на мир с гордостью.

Ника включила теплую воду, принялась мыть посуду, а мысли парили где-то в высших сферах, и она сама не успевала их отследить. Намыливала уже в третий раз одну и ту же тарелку, думая то о лайках, свалившихся на ее рецепт маффинов, то о кондитерской, которая теперь кроме невнятной тревоги ничего не вызывала, то вспоминала, как сладко спал у нее на руках маленький Никита. И когда вдруг осознала, что стало темнее, и обернулась проверить, не перегорела ли лампа, неожиданно воткнулась в большое крепкое тело.

– Господи… – судорожно вздохнула Ника. – Ты меня напугал! Разве можно так подкрадываться?!

– Я уже минут пять тут стою, – тихо сообщил Паша. – И даже спрашивал, не нужна ли тебе помощь с посудой. О чем замечталась?

И он заправил выбившуюся прядь ее волос. Ничего такого: просто у нее были мокрые руки. Но Ника от этого жеста оцепенела. Он стоял в жалких десяти сантиметрах от нее, и отступать было некуда: за спиной – стена. Ника словно оказалась в ловушке, он нависал над ней широкоплечим гигантом, загораживал свет, и ей казалось, что один шаг в сторону – и она провалится в пропасть. В ней проснулась какая-то первобытная женственность, беззащитность, хотя неизвестно еще, кого в этот момент из них стоило бы защищать. Ей захотелось сдаться на милость врага, обмякнуть в его сильных руках и позволить утащить себя в пещеру, чтобы там он делал с ней все, что подскажут его потаенные фантазии.

Они стояли так, и время замерло, будто наблюдая с любопытством, что же из этого выйдет. Ника смотрела на Пашу снизу вверх, боясь пошевелиться или даже сглотнуть, чтобы не разрушить момент. Воздух вокруг них стал тягучим, и это крохотное расстояние между телами, которое никто не решался преодолеть первым, сводило с ума сильнее, чем самое откровенное прикосновение.

Ника клещами вытаскивала из глубин здравый смысл, почти окончательно похороненный гормонами. Так отчаянно кричала про себя «Карташова, возьми себя в руки!», что будь Паша хоть на йоту ближе, непременно бы расслышал. Изо всех сил выискивала причины, почему ей не стоило связываться с Исаевым, но разум размягчился, как пластилин в горячих руках.

Пожалуй, даже заставить себя добежать последний круг на физкультуре или встать пораньше, чтобы успеть до работы в фитнес, ей было не так трудно, как сейчас от него отвернуться. Но Ника сделала это: со скрипом, с невероятной тяжестью, каким-то чудом самоконтроля она снова склонилась над посудой. Пена в раковине уже поднималась к бортикам, готовая перелиться наружу, как и то, что кипело в самой Нике. Паша протянул руку, чтобы выключить кран. Тела соприкоснулись.

От Исаева исходил жар, дыхание щекотало ей затылок. Он не выдержал, убрал ее волосы набок, легонько поцеловал в шею. Нику охватила дрожь, чувственность обострилась настолько, что кожа будто бы даже болела, нуждаясь в его руках. И он это понял. Провел по плечам, развернул к себе и, аккуратно сняв ее очки, наконец, прижался к губам.

На мгновение она вообще забыла, как надо целоваться. Удовольствие сочилось из всех ее пор, перед глазами плыли неоновые круги. Связь с окружающей реальностью рухнула. Ника обняла его, запустила пальцы в волосы, ответила с таким напором, что он замер. Вжалась в его тело, желая соединиться, срастись в нечто единое. Одежда мешала, сдерживала, раздражала. Паша простонал в ее губы, лихорадочно шаря по спине, бедрам, запустил одну руку под платье, пытаясь другой справиться с мелкими пуговичками.

Никогда еще с ней не случалось подобного. Когда Паша спустил ткань с ее плеча и зубами подцепил злополучную красную бретельку, стало нечем дышать. Ника готова была на все, и будь ее воля – все случилось бы прямо здесь, на жестком кухонном столе. И Паша явно был солидарен. Хотя вряд ли мог сейчас выговорить это слово, потому что бормотал что-то нечленораздельное в ее лифчик. И если бы не то, что произошло секунду спустя, они оба шагнули бы далеко за грань дозволенного. Но оно произошло. Никита, отдохнувший после перемены погоды и путешествия к дяде на работу, проснулся и тоже потребовал внимания.