Дарья Сойфер - Диагноз: любовь

– Ну, давай тогда, – Ника проскользнула мимо них на кухню и принялась сердито отмерять ложки смеси.

– Что это сейчас было? – вальяжно поинтересовался Паша, когда Ника уже встряхивала готовую порцию.

– Ровным счетом ничего.

– А почему у тебя вид, как будто ты планируешь убийство с отягчающими? – он хвостом проследовал за ней в комнату.

– Понятия не имею, о чем ты, – Ника взяла ребенка и устроилась его кормить.

– Погоди, давай я отнесу кроватку к себе. Пусть лучше у меня сегодня поспит.

– Не уверена, что это хорошая идея. Ты выпил.

– Пару бокалов!

– Вот именно.

– Слушай, я не знаю, какая муха тебя укусила, но я в норме. Выспись, поговорим завтра, – и Паша потащил манеж в свою комнату.

Ника не собиралась с ним спорить. И не потому, что была согласна, просто сейчас он довел ее до той границы, за которой простирается женский гнев, бессмысленный и беспощадный. Одно лишнее слово – и она решилась бы на что-нибудь особо тяжкое.

Едва Никита заснул, Ника отнесла его в кроватку, закрылась у себя в комнате и выключила свет, давая ясно понять: сегодня аудиенции не предвидится. Залезла в ночнушку, из которой при желании можно было бы сделать палатку, и улеглась на диван. Однако несмотря на вчерашнюю беспокойную ночь, еще долго буравила невидящим взглядом потолок. Внутри все клокотало, хотя точную причину злости сформулировать не удавалось. Сама себя не признавала: никогда в жизни Ника не вела себя как базарная баба, а теперь вот не могла удержаться. Проигрывала в голове сцены прошедшего дня, снова и снова видела улыбку Лены, услужливость Паши… И стискивала, комкала ни в чем не повинное одеяло.

Было около часа ночи, когда раздался тихий плач Никиты. Даже не плач, а так, озвученное недовольство. Ника прислушалась: шагов в коридоре не было слышно, значит, Исаев так и не соизволил вылезти из постели. Сама виновата: не стоило оставлять с ним ребенка. Пошла, щелкнула выключателем в коридоре, опытной рукой развела молоко и заглянула к Паше: тот и не думал качать ребенка.

– Иду, иду, мой хороший, – она нагнулась, чтобы дать бутылочку.

– Я его приучаю успокаиваться самостоятельно! – прошипел Исаев. – Тебе что, нравится надо мной издеваться?

– Что?!

– Зачем ты являешься ко мне посреди ночи в таком виде?

– В каком? Извини, паранджи у меня дома не завалялось.

– Очень смешно! Ты хоть в курсе, что на свет твоя рубашка абсолютно прозрачная?!

– Ну, знаешь! – фыркнула Ника. – Никто не виноват, что ты такой озабоченный!

Ника с силой пихнула Исаеву бутылку и вышла вон, с трудом удержавшись от того, чтобы не хлопнуть дверью. Сам спит в одних трусах, окучивает ее подругу и еще смеет возмущаться!

Вернулась к себе, с головой залезла под одеяло и поклялась больше никогда и ни за что не помогать людям.

@niKartashova

25 мая 23:15

#никапекарь #фоторецепты #панкейки

А у меня в инстаграме – классические американские панкейки, завтрак чемпионов.

Спасибо всем новоподписавшимся!

Что готовим в следующий раз?

P.S.: скоро выхожу на работу, рецепты будут реже. Но интереснее.

Второй день после ужина с Леной подходил к концу, а Ника продолжала бойкотировать Пашу. Если разговаривала – только по делу, если кормила – то стукнув тарелкой по столу, если ребенок спал – окапывалась в своей комнате.

– Нет, я так не могу! – не выдержал Исаев, отодвинув нетронутую порцию лазаньи.

– Голодай, – бросила Ника, отмеряя смесь, чтобы уложить ребенка.

– За что ты на меня взъелась?

– Все нормально, – холодно процедила она.

– Нет, ты злишься.

– И что тебя не устраивает? – Ника навинтила соску. – Я торчу тут, помогаю с Никитой и даже готовлю, хотя пора бы тебе и самому научиться.

– Это сделано без любви, – Паша кивнул на тарелку еще дымящегося итальянского блюда, украшенного веточкой базилика.

– Что?!

– Каждый раз, когда ты вот так смотришь на меня, я опасаюсь, что ты намешала туда цианида.

– Очень остроумно, – Ника вытерла руки полотенцем. – Если бы я хотела тебя убить, сделала бы это ночью подушкой. Ты ужасно храпишь.

– Неправда! Я бы знал.

– Вот и знай, – и она проплыла мимо него с видом монаршей особы.

Но когда женщина играет в молчанку, подсознательно она ждет, чтобы у нее выведали причину. Так и Ника: словно нарочно она снова и снова мозолила Паше глаза, невзначай ходила мимо и поджимала губы. А он, видимо, всерьез полагал, что достаточно спрашивал. Всего-то раза четыре. Нет, пленного партизана он бы ни за что не расколол.

Однако каждый может дать слабину, и панцирь Ники треснул в три часа ночи, когда она после долгого качания сменила Исаева. Сидела в темноте на краешке его кровати, похлопывала ребенка по спинке, перегнувшись через бортик манежа и успокаивающе шикала.

Ей все казалось, что малой стих, но стоило убрать онемевшую руку, как тот снова начинал возиться и похныкивать. Спина затекла, локоть хотелось ампутировать, бортик врезался в подмышку, а изо рта вместо шипения вырывалось какое-то булькание. Глаза слипались, и Ника то и дело проваливалась в сон, но снова и снова просыпалась: либо от детского плача, либо от удара лбом о стенку манежа. В этот момент она сдала бы вражеской гадине всю информацию о расположении засекреченных воинских частей, если бы это помогло ей заснуть. Методы Лубянки стали ей понятны: какие иголки под ногти, когда можно просто лишить человека сна? К сожалению, государственных тайн Ника не знала, да и Никите они были неинтересны. У него резались верхние зубы.

Поэтому когда Паша снова шепотом поинтересовался, отчего впал в немилость, Карташова зевнула, потерла свободной рукой глаза и сдалась:

– Тебе что, нравится Лена?

– С чего ты взяла?

– Просто… – она бы сказала больше, но во рту от долгого шикания кололо, язык шевелился так, словно он был не свой, а чужой.

– Мы общались только по-дружески, – Паша тронул ее спину. – Если тебе неприятно, между нами ничего не будет. Только скажи.

– Вы взрослые люди. Я не могу вам диктовать.

– Только намекни. Скажи, почему тебе это не нравится.

– Не скажу.

– Ревнуешь? – он легонько провел пальцами вдоль позвоночника.

– Не скажу.

– Кажется, он уже спит. Ложись, ты еле живая.

– Нет, опять заплачет…

– Попробуй.

Ника убрала руку, отодвинулась от манежа и прислушалась, готовая в любой момент нырнуть туда снова.

– Я же говорю, спит, – прошептал Исаев.

– Тише ты.

– Ложись здесь. Нам надо поговорить.

– Ты уверен? – Ника повернулась к нему: Паша лежал, закинув одну руку за голову, пристально смотрел на нее, и глаза его поблескивали в темноте. – Потому что если…

– Ничего не будет. Обещаю, – он не улыбался, не дразнил, просто откинул одеяло и похлопал по матрасу.