Евгений Гришковец - Узелки

От его слов сильно пахло свежесъеденным луком. Коллега дядьки записывала каждого, кто получил фонарь, в журнал по фамилиям. Получив фонарики, все дети, и я в том числе, сразу начали их включать и выключать.

Потом пришла молодая маленькая женщина и долговязый бледный парень.

– Я ваш экскурсовод, – сказала маленькая женщина. – С нами ещё пойдёт замыкающий, вот – полюбуйтесь на него. – И она показала на долговязого. – Инструкции вы получили… Нас ждёт запоминающееся путешествие в мир, куда никогда не проникал солнечный свет. Оно продлится полтора часа. Если кому-то нужно в туалет, то сходите сейчас, там этого сделать не получится.

Две девочки, а потом ещё одна вышли из группы и побежали к туалетам, остальные засмеялись им вслед.

– Может быть, кто-то боится темноты, но стыдится в этом признаться? – спросила экскурсовод. – Этого стыдиться не нужно… Лучше остаться здесь и не ходить, чтобы не пришлось возвращаться всем вместе, ничего не увидев… – сказала она и обвела нас пытливым взглядом. – И ещё… Там будет прохладно. Тем, кто боится замёрзнуть и простудиться, тоже рекомендую остаться… Ну хорошо!.. Все в сборе, – проводив глазами вернувшихся из туалета девочек, продолжила она. – А теперь, друзья мои, посмотрите на небо, на облака, на солнце, вдохните свежий морской воздух… Всего этого вы не сможете сделать ближайшие час с половиною.

Последние слова она произнесла с каким-то особенным значением и интонацией. Я повиновался. Поднял глаза в небо, жадно всмотрелся в его синеву, в белизну и голубые обводы облаков, в ослепительный огонь солнца, которого не выдержал, и зажмурился. И воздух я вдохнул несколькими предельно возможными вдохами.

Оказавшись в прохладной неподвижной каменоломне, все включили фонарики и быстро наигрались тем, что светили во все стороны. Вскоре мы стали светить туда, куда указывал фонарь экскурсовода.

Сначала долго шли по совершенно прямому, широкому и довольно высокому гулкому тоннелю, потом он стал разветвляться, мы повернули. В каких-то местах экскурсовод делала остановки и показывала завалы, получившиеся в результате взрывов бомб. В одном месте стена сочилась водой, и мы узнали, что страдавшие от жажды люди слизывали влагу со стены, но не могли утолить жажду. В другом месте был вырыт, вырублен в камне узкий и бездонно глубокий колодец, в который страшно было заглянуть, а ещё страшнее – подойти к его краю. Дна увидеть не удалось, свет фонаря не добивал до дна.

– День за днём защитники и узники каменоломен пытались здесь добраться до воды, – тихим голосом говорила экскурсовод, – но им этого так и не удалось. Вода иногда появлялась на дне, но её было мало, тогда они копали дальше…

В каких-то непонятной конфигурации помещениях мы видели ржавые железные кровати и ещё что-то. Там был когда-то устроен госпиталь, и при свете огня от разрезанных на лоскуты автомобильных шин врачи проводили операции раненым. Потолок в том месте был весь чёрный от копоти.

На стенах в разных коридорах и небольших залах можно было прочесть много надписей, оставленных теми, для кого каменоломни стали последним пристанищем.

Прошло, по моим ощущениям, минут сорок или около того, часов у меня с собой не было, а спросить экскурсовода я постыдился, как мне наскучило происходящее, надоел монотонный рассказ и однообразие мрачных катакомб. Мне было уже достаточно увиденного, я понимал, что дальше будет то же самое, я захотел пить и выйти на тёплый, ветреный воздух и солнечный свет. Но мы шли и шли.

– Давайте здесь остановимся! – сказала вдруг экскурсовод особенно многозначительно.

Ребята из лагеря к этому времени уже все устали, совсем перестали переговариваться между собой, им перестали быть интересны фонарики, и они несли их просто в опущенных руках, освещая себе ноги. По команде экскурсовода все остановились совершенно безмолвно.

– Сейчас мы находимся в самой середине нашего маршрута, – торжественно сказала она, и услышала печальный, жалобный общий полувыдох, полустон. – Мы выйдем из каменоломен не там, где вошли, а с другой стороны… Прошу вас задуматься о том, что мы сейчас на равном расстоянии от входа и выхода… Над нами и под нами только камень и вокруг камень… Сюда никогда не долетали звуки птичьих голосов, гром грозы, свист ветра… Сюда никогда не проникал и никогда не проникнет свет солнца и звёзд. Тут царит вечная и абсолютная тишина и тьма… Вы понимаете меня?

Мы молчали.

– Думаю, не вполне понимаете… – Она замолчала на несколько секунд. – Смею предположить, мои юные спутники, что многие из вас никогда не бывали в подобных условиях… И в связи с этим у меня есть предложение… Поверьте мне, если вы сделаете то, о чём я вас попрошу, то не забудете этого никогда в вашей долгой и, я надеюсь, счастливой жизни…

От себя могу сказать, что она не обманула, я не забыл того, что произошло следом, и не забуду. Мало кому из случайно встреченных людей, чьих имён не знаю я, так благодарен, как той миниатюрной женщине с короткой тёмной стрижкой, в светлом платье и белых теннисных туфлях. Случались в моей жизни незнакомцы, которые оказывали неоценимую помощь, внимание, заботу, благородство… Случались и исчезали. Всем им я храню самую искреннюю благодарность. Но то, что сделала тот экскурсовод, не было помощью или проявлением заботы… Она оказалась таинственным событием, удивительно своевременным знаком, не случись тогда которого, то не знаю, как обернулось бы всё…

– Вот что, друзья! – после короткой паузы продолжила экскурсовод. – Давайте сейчас все вместе на одну минуту выключим фонари и, затаив дыхание, помолчим… Если у вас есть то, что может светиться кроме фонариков, спрячьте это и не доставайте… Давайте побудем минуту в абсолютной, кромешной темноте… Нигде там, в вашей обычной жизни, такой темноты добиться нельзя… Даже ночью всё равно какой-то свет пробьётся сквозь шторы, под дверь, в какую-то щель… Даже огонёк лампочки холодильника на кухне даёт хоть чуть-чуть, но свет… А тут света не будет совсем… Понимаете меня?.. Совершенно… Ну что? Готовы?.. Выключаем!..

Почти все фонари погасли разом, остались гореть четыре, потом один за одним погасли и они. Один, второй, третий, последний… Стало темно. Под чьими-то сандалиями поскрипывали камешки, кто-то сопел, я слышал собственное, не слышное никому дыхание. Всё скрылось, всё превратилось в непроглядное.

Я знал темноту. Я устраивал её в туалете. Прокладывал щель под дверью пальто или одеялом, чтобы не засветить фотоплёнку, которую надо было зарядить в специальный бачок для проявки. Но тогда свет был за дверью. Рядом. А тут его не было.

Я ощутил тогда всю пройденную в темноте дорогу и дорогу, которую предстояло пройти до выхода. Я не помнил пройденного и не знал, куда и как следовало идти дальше. Вся тьма уходящих в сторону коридоров, мимо которых мы прошли, навалилась на меня. Толщи, нависающие надо мной и уходящие к центру земли из-под ног, ощутились сплошной тьмой, без единого просвета. Я даже почувствовал, что вдыхаю темноту. Я потерялся в этой сплошной тьме… Исчезли мои руки и ноги. Я пошевелил пальцами свободной от фонарика руки. Они шевелились где-то далеко во тьме. Я утратил границы собственного тела…