Светлана Макаренко - Профиль Бога [СИ]

— Леш, случилось что? — тормошила его иногда за плечо Ольга. — Что ты тихий такой? — И она тотчас, встревожено и легко, птицей, приникала губами к его лбу, в поисках жара.

— Не волнуйся, я здоров! — Он осторожно, бережно, но твердо отстранял ее от себя. — Ты не стой на сквозняке, тебе нельзя. И снова впадал в задумчивость. Напряженную, заставлявшую его все чаще хмуриться и темнеть лицом.

— Я не стою, Леша. — Отступала в смятении Ольга. — Я уйду сейчас. Ты уже полтора часа сидишь около окна. Давай прикроем раму — комары налетят, мотыльки?

— Давай! — легко соглашался он, и рама тотчас же закрывалась с едва слышным щелчком. Алексей поворачивал к ней лицо из тени прозрачных жемчужно-серых сумерек позднего мая, чаще — в профиль, и она, с замиранием сердца ласкала глазами знакомую родинку на щеке, очертания крыльев носа, широких, но не портивших общий контур лица. Такого милого ей и такого безнадежно печального в молчании, что душа стыла внутри нее на тонкой ниточке плача. Или крика? Она еще не могла этого понять, только в тишине ночи мяла пальцами уголок подушки или, уткнувшись лицом в упругий поролон, кусала его зубами в бессильном, непонятном и самой себе, отчаянии. Они были, как всегда, рядом друг с другом. Всею собою она ощущала жар его тела, привычно сворачиваясь неловким комочком на сильной руке, утыкаясь носом ему в плечо или грудь, но…

Обнимая ее, укрывая одеялом, или, наоборот, нетерпеливо сбрасывая с ее плеч бретельки тонкой сорочки; осторожно убирая со лба пряди разметавшихся в порыве желания волос, он все-таки казался теперь непостижимо далеким от нее. Таким горько отстраненным! Как звезда, прорезающая лучами иглами белеющее в сумерках небо. Словно бы самый малый кусочек души его, самый крохотный осколочек, пылинка, песчинка, сжался, скрутился от неведомой ей еще, затаенной, но самой настоящей боли. Боль. Она упрямо не таяла ни в ее искореженных, неловких, нервных пальцах, ни в ее ладони, ни в глазах. Ни на губах. Он осторожно нес ее в себе, эту боль-невидимку, как некий драгоценный сосуд, как пламя свечи, которая жгла изнутри его душу. Душа не светилась, она оплавлялась, обугливалась, с глухими стонами, переливаясь в биение сердца, отбрасывая зарево в глаза, змеясь тонкой сетью морщинок в их углах, на лбу, над верхней губой…

Она целовала его прямо в эти морщинки, словно хотела их выпить, разглаживала пальцами, осторожно, слегка надавливая неловкими подушечками на кожу. Он ловил ее пальцы губами, стараясь превратить все в молчаливо-нежную игру, шутку.

На слова им не хватило бы сил. Да. Они были вдвоем. По-прежнему. Но легким ветерком, прохладной змейкой, между ними вставало еще что-то. Вставало непрошеным гостем, смутным облаком, призраком — непонятным, тревожным. «Третьим лишним». Колдовским миражом. Без ароматов и следов на коже оно вплывало в их дом, это «нечто». Дразнящее, чужое, непознанное…

И оставалось в нем уже не на правах гостя, а хозяина, властного, бесцеремонного, вальяжного, изнуряющего утомительным своим «визитом» до предела. Каждый день. Каждое утро…

Одно из таких утр и вовсе обрушилось на нее лавиной. Одиночества. Солнечного света, щебета птиц и запаха расплавленного битума. И горечью шоколада, который она, стараясь не выпустить обжигающий ком из горла, торопливо пила в светлой кухне, нервно вздрагивая от сигналов случайно проезжающих по кварталу легковушек. Гомон ребятни во внутреннем дворике, укрытом от любопытно-нескромных взоров юной пышностью майской зелени, то затихал, то усиливался… Она подошла к окну, чтобы прикрыть его, посидеть несколько минут в тишине. Взгляд ее тотчас упал на сиротливо лежавший, на белом пластике кожаный прямоугольник — портмоне Алексея. И его мобильник, лакировано блестя прозрачным чехлом и обилием кнопок, притаился тут же. Так вот почему первосоние ее было таким тихим, и муж не нарушил его привычным звонком! Она бросила взгляд на часы. Без четверти десять. Если не спешить, то минут за тридцать-сорок, как раз к обеду, она дойдет до автосервиса Алексея.

В крайнем случае, можно будет взять такси, а не в крайнем она не станет торопиться. Идти нужно было бы через парк. И это радовало Ольгу. Она уже давно собиралась сделать несколько «мысленных» зарисовок: маленький бассейн с фонтаном, птицы, прыгающие по его краю, и набирающие воду в горлышко по крохотной капле, бусиной сверкающей на солнце; узорная тень кленовых листьев на сиденьях скамеек. Она постарается удержать все это в своей памяти, придет домой, и будет — рисовать, рисовать! И тогда, наконец, быть может, уляжется, успокоится все, что тревожит и будоражит ее душу эти последние недели.

Она выплеснет на бумагу то, что копилось, пряталось сиреневыми, прохладными тенями в углах дома по вечерам, властно ложилось на подушки, забиралось в кресла, на донышко кофейной чашечки, в кафель ванны, под мягкое тепло согретого полотенца. Во все то, к чему она прикасалась, что ощущала, как и всегда — всею собою, до самого дна, «до капельки». Забиралось так, что не было на него управы. И мучило — неслышно, невидимо, то отпуская, то снова давя, словно бы забавляясь. Что же, взяв в руки карандаш, и она сумеет «позабавиться» над надоедливой тенью: линии рисунка, штрихи, абрисы, силуэты всегда помогали ей унять расшалившиеся нервы и распаленное воображение. Стоит попробовать снова, стоит! По парку Ольга шла, нетерпеливо кусая губы, размахивая тросточкой-зонтом, словно старалась вобрать, впитать в себя то, удалось ей увидеть подметить, подсмотреть в акварельно-чистой картинке утра, чтобы целиком, осторожно, не разбрызгав ни капли, перенести его на лист картона или ватмана.

…Но яркая солнечная картинка была безжалостно смазана тем, что предстало перед ее взором несколько секунд спустя после того, как она вошла в прохладный сумрак ангара, где обычно работал Алексей со своими напарниками. Звуки, наполняющие мастерскую, были вполне обычными: шум двигателей, шелест дворников по стеклам, биение водяных струй из черных змеистых шлангов, подсоединенных к колонкам горячей воды, звяканье гаечных ключей…

Алексея она увидела почти сразу. Алину тоже. Они стояли около элегантной, серебристо-серой, продолговатой машины с открытым капотом, почти рядом со стеной ангара. От посторонних глаз их скрывал плотный ряд импозантных авто, сверкающих холодными, округлыми, прямоугольными, квадратными глазницами лобовых стекол. Даже если бы Ольга и хотела понять, о чем говорили Алексей и Алина, она бы не смогла их расслышать. Стояла слишком далеко. Но она — не хотела. Зажмурила глаза. Потрясла головой. Закрыла ладонями уши. Но зрачкам ее вдруг стало мучительно больно, как будто что-то извне давило на глазницы. Защипало в носу, словно она выпила стакан воды с газом. Дыхание перехватило. Она кашлянула и распахнула горящие соленой влагой ресницы. В это же самое время рука Алины коснулась щеки Алексея. Ольга отчетливо увидела, как ласкающим, уверенным движением пальцев девушка откинула упавшие на его мокрый лоб волосы. Положила руку на его плечо. В этот раз ни один мускул не дрогнул в нем. Только лицо было нахмуренно, да в углах рта залегли резкие морщины. Алина некоторое время держала руку на плече Алексея, потом легонько приподнялась, чтобы обнять его. Что произошло в следующую долю секунды, Ольга понять так и не успела. Она только сморгнула щипающую глаза соленую каплю, и тотчас увидела, как сильная, белоснежно-гибкая рука Алины, с безупречным маникюром тянется к ремню на выцветших, рабочих Лешкиных джинсах… Ремень заблестел от узкого солнечного луча, проникшего сквозь щель в крыше ангара внутрь. Слепящий зайчик прыгнул, обжигая, прямо в глаза Ольги, она охнула, зажмурилась, отступила на шаг в сторону, споткнулась, обо что-то длинное, растянутое на земле, раскрыла глаза и руки, чтобы удержать себя, неуклюже покачнувшуюся. В зеркальце бокового обзора одной из машин она краем глаза увидела стоящую на коленях Алину. Ее хищный профиль. Линию щеки. Резкую, в прохладной полутени, с упавшей на нее светлой прядью волос… Призывно открытый, влажный рот, тянущийся к полоске темно-розовой плоти в обрамлении жестких светлых волос. Проклиная про себя беспощадную, холодно-профессиональную, и такую ненужную, отвратительную, ненавистную в эту минуту, «память глаз», Ольга беспомощно зажмурила их, шагнула влево, неуклюже толкнула рукой холодный металлический бок какой то машины. Автомобиль отреагировал на ее прикосновение вспыхнувшими фарами и пронзительным воем сирены. Вцепившись пальцами в трость-зонтик, она повернулась, резко вздернула вверх подбородок и побежала к выходу… Впрочем, «побежала», сказано слишком сильно! Она всего лишь пыталась ускорить и без того неровный, неуверенный шаг, все сильнее опираясь на трость, почти слившись с нею, вдавливая ее в шлаковое, сыпучее покрытие ангара…