Светлана Макаренко - Профиль Бога [СИ]

Ребенок колыхнулся внутри нее, поворачиваясь, она закусила губу от боли, но продолжала идти вперед, как слепая, наощупь, к выходу, залитому тенями позднего майского утра и щебетом птиц. Щурясь на ярком свете, облизывая пересохшие до горечи губы. Обдало ветром ее мокрую от пота спину, и тотчас побежали мурашки. Неловко, почти ползком, она прошла еще десяток шагов до скамейки под матерчатым тентом, села и только тут заметила, что в руке она, кроме трости, держит еще и пакет с телефоном и портмоне, давящий на кисть непомерной, мучительной тяжестью. Она закусила губу от досады и беспомощно оглянулась. Неподалеку от нее, паренек в желтой бейсболке возился с шиной велосипеда. Она махнула рукой. Он вопросительно посмотрел на нее, отложив гаечный ключ, нехотя поднялся, подошел:

— Чего Вам?

— Ты здесь работаешь?

— Ну, вообще, да… Машины мою, — нехотя протянул паренек. — Только сейчас перерыв. А что?

— Отдай, пожалуйста, это Алексею Касаткину. Он там, в ангаре. У меня сил нет идти. Я устала. И ребенок тоже. Ольга с улыбкой кивнула на свой живот. — Я тебе заплачу. Она раскрыла кошелек, вытащила монету. Вот возьми.

— Это много! — Парень, прищурившись, внимательно посмотрел на нее. — Вам, что плохо? Давайте я кого-нибудь позову? Там есть девушки, они помогут.

— Нет. Она покачала головой. — Поймай мне такси, хорошо? И только потом отдай Алексею Кирилловичу сверток. Ты его знаешь?

— Да. А Вы — Ольга Андреевна. Я побегу, скажу ему, что Вы тут…

— Стой! — Она вздрогнула, как от удара. — Не надо, потом скажешь, когда я уйду. Откуда ты меня знаешь? — Ольга облизнула пересохшие губы.

— Вас же почти все знают здесь. Ваша фотография на верстаке у Алексея Кириллыча всегда стоит. И потом, я комиксы покупаю, что Вы рисуете, там тоже Ваша фотка есть, с обратной стороны.

— Правда. — Ольга опять напряженно улыбнулась. — Я и забыла. Это от жары, наверное. Я ее плохо переношу. Совсем.

— Купить Вам мороженое? — неожиданно предложил паренек. — Пока едите, отдохнете. Мне мороженое всегда помогает. Я мигом сгоняю, на велике.

— Давай. — Ольга неожиданно для себя согласилась. — Сто лет не ела мороженого. И еще, знаешь что? Купи комикс. Я тебе подпишу его. На память. Или еще лучше — нарисую там, внутри, твой портрет. Там же есть пара листов чистых, в конце…

— Ого! — удивился паренек. — Вам что, правда, не слабо нарисовать портрет, вот так, сразу?

— Я попробую. Все-таки я же художник.

— Круто! Все мои френды офигеют в момент! — Паренек перевернул бейсболку козырьком назад. — Я сейчас принесу мороженое. Вам какое купить?

— Любое. — Ольга с силой зажмурила глаза, слизнула соленую горечь с верхней губы, чуть приподнявшись, села боком, обнимая рукой спинку скамейки. — Иди скорее, я подожду. И, вправду, очень мороженого захотелось! — Она положила трость на колени. И лишь когда паренек отошел на несколько шагов прочь от нее, поняла вдруг, что сделала это левой рукой. До сих пор бессильно висевшей вдоль тела никчемною плетью… Сделала совершенно свободно и спокойно.

Одиноким комочком она лежала на кровати, подогнув ноги, ощущая носом сладковато-пыльный, почти летний уже запах улицы, вплывающий в открытое окно. От разогретого асфальта поднимался полдневный жар. Ребячий гомон во дворе затих, дожидаясь вечерней прохлады. По комнате с кремовыми стенами и светлой мебелью плыл пряный, густой аромат мяты. Ее еще немного осталось в маленькой чашке с веселым гномом, держащим в руке ягоду клубники. Она не выпила настоя до дна. Глаза и так слипались. Боль внизу живота, ноющая, прерываемая резкими, сильными толчками, постепенно затихала, превращаясь в шелковую невидимую нить внутри нее. Уже привычную, тонкую, теплую…

Ольга, улыбнувшись через силу, погладила рукой живот:

— Ксеня, ну не воюй, а? Мы что-нибудь придумаем, только ты не волнуйся, ладно? Ты не должна беспокоиться. Твоя задача еще немного подрасти, малышка. Это все, что от тебя требуется. А свои проблемы мы с твоим отцом решим сами. Сейчас давай только поспим немного, хорошо? — Ольга говорила шепотом, сама себя не слыша и почти не сознавая, что впервые обращается к еще не родившемуся ребенку по имени. По щекам ее все катились соленые капли, но она их не замечала, стараясь плотнее сомкнуть ресницы. Ей так хотелось, чтобы перед внутренним взором ее плыли просто обыкновенные сине-желто-красные или белые пятна, которые она про себя называла «палитрами». Просто — пятна, а не картины того, что она видела в ангаре немногим более часа назад. Она надавила ладонью на закрытые глазницы. Коленопреклоненная Алина тотчас же исчезла, но вместо нее перед Алексеем появилась странная птица с хищно загнутым, крючковатым носом. Кося холодным зелено-черным глазом она принялась летать над головою Алексея, задевая светло-коричневыми крыльями его лицо. Резкий, пугающий клекот, похожий на скрип старого сухого дерева в бурю вырвался вдруг из груди птицы. Алексей испуганно взмахнул руками, защищаясь, и едва не сорвался вниз… Теперь он уже стоял на краю обрыва, а Ольга отчаянно махала ему рукой и что-то кричала, сидя в уже знакомой ей узкой гондоле с замшелыми, облезшими краями. Волны сердито плескались вокруг. Барашки светлой пены постепенно темнели, становясь все выше, превращаясь в буруны. Ольга, стараясь перекричать их нарастающий шум, отчаянно махала руками, смотря вверх на одинокую фигуру, которая почему-то становилась все меньше, превращаясь крохотную точку, пылинку, как будто гондолу относило от скалы в открытое море. Ольга беспомощно оглянулась, ничего не понимая. Гондола, качалась на одном месте, но все ее узкое, почерневшее дно было залито водой.

«Я тону?!» — мелькнуло у нее в голове с быстротою молнии, и, не успев больше ничего подумать, она провалилась в глубокую темноту. Совсем, совсем не похожую на морскую воду.

Мягкую, теплую, вязкую… Что-то толкнуло ее в бок, и она открыла глаза. Алексей сидел на краю кровати, осторожно держа ее ладонь в пальцах. Ольга ясно ощутила как в кончиках их яростно и гулко пульсировала кровь. Они были слегка шершавыми, горячими, эти кончики. Пахли солидолом, тосолом, бензином… Она отчаянно не могла вспомнить, как называется привычный, знакомый запах, наполняющий квартиру, едва муж открывал входную дверь. Названия снова перепутались в ее голове. Как всегда.

Рядом с Ольгой горой возвышалось, что-то очень большое, мягкое, пахнувшее карамелью и детским шампунем «Утя». В надвигающихся вечерних полутенях она не могла разобрать, что именно.

— Как долго ты спала! — произнес знакомый голос с бархатной трещиной. И она явственно ощутила, что на этот раз в нем не было улыбки. Одна лишь громадная усталость. И еще — горечь. И еще — боль? Что? Она не могла понять. Все переливалось, плавно перетекало одно в другое, и от звука этого голоса, чьи малейшие оттенки она привыкла улавливать и различать, словно ноты в длинной и сложной гамме, сердце ее непроизвольно сжалось, холодея.