Вигдис Йорт - Песня учителя [litres]

Лотта положила одеяло в багажник, заперла машину и направилась в магазин, где купила поллитровую бутылку настойки и положила ее в пакет. Она перешла улицу, отдала пакет бомжу, а пятьдесят крон не взяла. Бомж невероятно обрадовался, даже будто бы подрос. Лотта села в машину и поехала в свой дом. Глупо мучиться угрызениями совести оттого, что она тут живет. И не станет она мучиться. Ей что, надо пригласить его поселиться у нее? Идиотизм. Впрочем, некоторые так и поступают. Один священник разрешил цыганской семье разбить лагерь прямо у себя в саду. Интересно, зачем? Просто покрасоваться или продемонстрировать собственную принципиальность? И разрешил ли им священник, например, пользоваться своим туалетом? Про эту историю вообще как-то мало говорили – может, на то имелись причины? Наверное, из сада они давным-давно уехали.

У Лотты создавалось впечатление, что альтруизм у отдельных людей быстро иссякал. Некоторые ее подружки на неделю ездили добровольцами в лагеря беженцев в Грецию, но случалось это, как правило, после неудачного романа или смерти близких, и Лотта думала, что они поступают так, скорее, чтобы отвлечься от грустных мыслей, а не ради самих страждущих. Но ведь они все равно помогали, и это главное, не надо недооценивать старания подруг. Бог знает, какими мотивами руководствовался герой брехтовского «Ночлега», помогавший бездомным, чтобы снег, предуготованный им, падал на мостовую. Помогая, мы исправляем собственную душу? Когда подружки возвращались из таких поездок в Грецию, они много чего рассказывали – по крайней мере, так Лотте запомнилось. Они возвращались, полные впечатлений, и говорили с таким для них странным и внезапным возбуждением, что Лотте порой и самой хотелось съездить. Однажды дошло до того, что Лотта даже заполнила онлайн-анкету добровольца, однако отправлять ее не стала – остановилась на пункте «Наиболее удобное для поездки время». К тому же Лотта ни во вдохновении, ни в возбуждении не нуждается, а подружки через пару недель после возвращения становились такими же, как и прежде, и все возвращалось на круги своя.

Лотта вдруг поняла, что уже пять вечера, а Таге Басту она еще не ответила. Нет, она не виновата в том, что бомж разорился, решила Лотта. Таков мир. Кто-то, как говорится, опускается на дно, и поэтому некоторые дома можно купить по дешевке. Да, Лотте дом достался дешево, но она-то думала, что его предыдущий владелец умер. С чего она, кстати, это взяла? Выдавала желаемое за действительное? И если бы она, покупая дом, узнала, что предыдущий владелец стал бездомным, неужели отказалась бы от покупки? Ну да. Разумеется. А если бы она не купила этот дом, купил бы еще кто-нибудь, а предыдущий владелец все равно остался бы бомжом. Да что это вообще за отговорки! «Мир не изменишь, даже если не будешь покупать дешевое жилье!» – заявила она себе в свое же оправдание. К тому же она платила банку, а не бомжу. Она купила дешевый дом у банка – что же тут плохого? Получается, она снимает с себя ответственность? Ни хрена! Дом два года пустовал, еще немного – и он совсем обветшал бы, на чердаке там и так уже поселились летучие мыши, и ей пришлось немало заплатить, чтобы от них избавиться. Ну хватит, Лотта! Солнце светит! Сейчас бывший владелец ее дома, тот самый, кто пристроил сауну, сидит с бутылкой на берегу Акерсэльвы в компании других маргиналов и пьянчуг, и обеспечила им эти посиделки она, Лотта. Сколько раз, торопясь в Академию искусств на лекции, она с тоской смотрела на то, как они, не заботясь ничьим мнением, лежат в траве и беззаботно напиваются.

Таге Басту вовсе не обязательно рассказывать, что с окрестными пабами она практически незнакома. К обществу других людей она не стремилась. Лотте нравилось одиночество, в этом можно признаться в открытую, но насколько открыто ей стоит себя вести? Честность и открытость – вещи разные. Она не ходит по окрестным пабам, чтобы не столкнуться со студентами и другими сотрудниками Академии искусств. Это одна причина, которой стыдиться нечего. Значит, о ней можно смело рассказать Таге Басту? Ох, да с какой стати она вообще так об этом беспокоится? Таге Баст со своим дурацким проектом наводит ее на тоскливые бесплодные размышления. Она кажется себе глупой и инфантильной, причем в последнее время это чувство посещает ее все чаще. Недавно, стоя в торговом центре на эскалаторе, она почувствовала себя дурочкой, потому что будто бы покорно позволяла переносить себя с одного этажа на другой вместе с другими покорными покупателями. Лотта вспомнила слова Карла Уве Кнаусгора – тот писал, что в магазине не желает таскать за собой корзинку на колесиках, словно проклятущую собаку на поводке. Вроде как-то так он написал. И Лотта вспомнила, что тоже почувствовала себя глуповато, впервые увидев эти новые корзинки с длинной ручкой, которые предполагается таскать за собой, как собаку, вместо того, чтобы носить корзинку в руках, как в старые добрые времена, пускай даже это и было тяжелее. Физически корзинку легче возить за собой за ручку, а когда поднимать тяжелую корзинку не требуется, то и покупать мы склонны больше, и руководство магазинов только этого и добивается, однако в самом начале, везя за собой такую корзинку, она чувствовала себя так же глупо, как Карл Уве Кнаусгор. Но выяснилось, что это дело привычки, теперь все безо всякого смущения таскают за собой корзинки. И Карл Уве Кнаусгор в том числе – Лотта готова в этом поклясться, вот только в последнее время она опять ощущает себя дурой. А не так давно, покупая кофе в киоске «Нарвесен», Лотта должна была нажать на кнопку – лишь тогда кофе лился в чашку, и она вспомнила четырехлетнего мальчика в лифте – тот выпрашивал у отца разрешения нажать на кнопку, и отец, к невероятной радости ребенка, приподнял его, так чтобы сын дотянулся до кнопки. Лотта решила не брать кофе и вместо этого попросила смузи. Смузи подали ей в стаканчике с вставленной в крышку соломинкой, и когда Лотта сунула соломинку в рот и поджала губы, чтобы втянуть в себя смузи, она тут же поняла, что прилюдно делать этого нельзя, потому что подобные гримасы разрешено корчить лишь детям. Лотта отнесла смузи домой, но и дома через соломинку пить не могла. Лотта сделала себе бутерброд с паштетом, но он не лез ей в рот, Лотта чувствовала себя по-детски глупо. Но это же занятно, разве нет? Может, размышления у нее все же не такие тоскливые и бесплодные? Она и не ожидала, что Таге Баст способен ее хоть чему-то научить, – поняла Лотта. Да, наверное, это и впрямь маловероятно, – ответила она себе, – но, возможно, благодаря его проекту она научила чему-нибудь саму себя? Взаимосвязи между преподаванием и жизнью.

Лотта написала Таге Басту, что будет ждать его на берегу, на холмике, там, где река возле моста Сенквельдбруа делает крутой изгиб, достала плетеную корзинку и положила в нее бутылку бордо, два бокала, засахаренные незабудки и плед. Подумав, Лотта сунула туда же несколько засохших бутербродов с паштетом – скормить уткам, вышла из дома на весеннее солнце и направилась туда, где река возле моста делает крутой поворот. Она расстелила плед и уселась на него. Бомжа поблизости не было. Видно, подыскал себе другое местечко. Было без пятнадцати шесть, но дожидаться Таге Баста она не стала, а откупорила бутылку, налила бокал вина и отхлебнула. Рядом неспешно текла река.