Люси Эдлингтон - Алая лента

Следом за машиной Мадам проехало несколько грузовиков, набитых ящиками и чемоданами. Промчавшись мимо, эта автоколонна окатила всех нас ледяной жидкой грязью. В этом хаосе я потеряла всех своих знакомых по моечному цеху. Землеройка, Гиена и остальные теперь среди сотен полосатых фигур с одинаково сгорбленными плечами и снежными шапками на головах.

Дальше я бежала одна.

Вечером, когда совсем стемнело и не стало видно, куда бежать, Они загнали нас на голое поле и приказали ложиться спать. Прямо на промерзшую землю. То же самое повторилось на следующий день — бежать, бежать, бежать, спотыкаться и снова бежать. Лица у всех полосатых стали застывшими, безжизненными — только облачка пара изо рта да пара глаз, пристально смотрящих в спину того, кто бежит перед тобой. Весь остальной мир сделался размытым, словно перестал существовать. Если одна из полосатых останавливалась или падала и немедленно не поднималась на ноги, надзирательницы пристреливали ее. Если одна из нас вдруг срывалась и пробовала убежать в поле или укрыться в деревне, через которую мы проходили, надзирательницы пристреливали ее.

В некоторых деревнях жители бросали нам куски хлеба, в других — посыпали нас битым стеклом.

«Каждый шаг приближает меня к моему модному салону» — эту мантру я мысленно твердила, не переставая.

В сжатом кулаке у меня была алая лента. А пока была лента — была и надежда. Я могла пережить это. Я могла преодолеть все. Я смогу сделать это, и я сделаю. Плакать нельзя — слезы замерзнут на лице и превратятся в ледышки. И я бежала, бежала, бежала, думая о том, как будет выглядеть мой будущий салон модной одежды. Километр за километром я придумывала, как мне украсить его, какую мебель поставить в примерочные комнаты, как оформить демонстрационный зал, офисы, мастерские.

На бегу я мысленно покупала ткани и фурнитуру. Нанимала на работу вышивальщиц бисером и мастериц по работе с перьями, вышивальщиц гладью и отделочниц. Приветствовала своих заказчиц, набрасывала новые фасоны платьев, драпировала манекены и копила состояние.

Но на каком-то очередном километре пути я устала настолько, что больше не могла даже мечтать о салоне.

На вторую ночь некоторые женщины просто ложились на землю, позволяя снегу укрыть их. Снежные могилы. Группа, в которой бежала я, остановилась возле полуразрушенного коровника. Я направилась прямиком внутрь, вместе со мной туда же ринулось еще несколько человек. Внутри коровника был деревянный, покрытый инеем пол и… ничего больше. И все же, сбившись в кучу, мы могли надеяться пережить эту ночь.

Я сняла одну перчатку, чтобы залезть под все слои своей одежды и выудить спрятанную под ними горбушку хлеба. Секунды не прошло, как моя перчатка исчезла.

— Это моя перчатка! Верни немедленно! — набросилась я на воровку. Она обернулась, и я увидела ее перекошенное от злобы акулье лицо.

— Марта!

Воровка отпрянула, тяжело дыша и по-прежнему не отдавая мне перчатку.

— Ты? Элла? Ты все еще жива?

— Не надейся, жива. Не с твоей помощью.

Марта горько хохотнула, и ее смех моментально сменился лающим кашлем.

— Я же говорила тебе, что ты живучая.

— А где остальные? Франсин… Шона…

— Откуда мне знать? — равнодушно ответила Марта. — Они меня тормозили.

Услышав это, я ощетинилась:

— Они были хорошими подругами. Сделали мне подарок — ткань и все необходимое, чтобы я могла сшить себе платье.

— Ага, знаменитое Освободительное платье, — ехидно отозвалась Марта. — Они считали себя такими хитрыми, проворачивая это за моей спиной. Конечно, я с самого начала все знала. Ну, и как тебе сейчас нравится освобождение?

— Отдай мою перчатку. — Я вскипела от злости.

— Дай мне немного хлеба!

— Как ты меня учила? «Думай о себе, и больше ни о ком!» Я, мне, мое — правильно? Ты смеялась над Розой, когда она делилась своим хлебом, а теперь меня просишь, чтобы я поделилась моим с тобой?

Марта как-то мигом сдулась и больше не походила на акулу. Не походила даже на портниху, набиравшуюся опыта в лучших модных салонах и весь день грозно кричавшую: «Булавки!»

— Не поминай старое, — сказала она. — Я с голода умираю, а у тебя хлеб есть. Как поступила бы сейчас твоя драгоценная Роза?

Что сделала бы Роза?

Роза начала бы рассказывать историю о необитаемых островах с белым-белым песком, или о финских парных банях, или о булькающих горячих источниках. С помощью одних только слов вызвала в воображении теплые одеяла и горячее питье.

Роза, мне так тебя не хватает.

Я отломила Марте немного хлеба, и она жадно проглотила его. Даже в темноте я чувствовала на себе ее алчный взгляд. Перчатку она так и не отдала. Я спрятала оставшуюся голой руку под пальто.

— А одеждой ты можешь со мной поделиться? — жалобно хныкала Марта. — У тебя ее много, а я выскочила только в том, что успела на ходу из мастерской прихватить.

На Марте кроме платья был надет элегантный кардиган ручной вязки, а поверх него пальто без рукавов — недошитое. Я же хорошо помнила, с каким боем далась мне моя одежда в универмаге, и никакого желания делиться с Мартой не испытывала.

Ночью Марта принялась кашлять еще сильнее, казалось, ее легкие разорвутся в клочья. Я не выдержала, сняла свой шарф и отдала ей.

В бледном свете утра я увидела, как ужасно она выглядит. Ее кончик носа почернел, на щеках тоже появились темные пятна от обморожения. На ногах у Марты были туфли, легкие кожаные мужские полуботинки, примотанные к ноге веревкой. Носков на Марте не было, поэтому ноги у нее стали холодными, как мрамор, и тоже покрылись темными пятнами.

Марта поймала на себе мой взгляд и, устыдившись, отвернулась в сторону.

Утро.

— Подъем! Подъем! Всем строиться! — кричали надзирательницы в открытые двери нашего коровника. В поле зашевелились, начали подниматься немногочисленные, похожие на снеговики фигуры. Гораздо больше осталось неподвижных, занесенных вчерашней метелью бугорков. Шансов выжить у Марты не было никаких, мы обе это прекрасно понимали.

Что сделала бы на моем месте Марта?

Спасалась бы сама и плевала на других.

Что сделала бы Роза?

Ничего. Роза умерла.

Оставался лишь один вопрос: Как в этой ситуации поступит Элла?

— Пойдем, — ворчливо сказала я. — Лучше шевелиться, чем сидеть без движения.

— Надеюсь, никто не заметит меня в таком жутком виде, — простонала Марта. На ней уже была моя шляпа, которую Марта натянула поверх одолженного мной же шарфа, и мой джемпер поверх кардигана, а еще одна перчатка, которую она поочередно надевала то на одну руку, то на другую.

Мы бежали.

На третий день это был уже скорее не бег, а медленная ходьба. Глаза у всех остекленели. Колени дрожали и подгибались. Несчастными выглядели не только полосатые, но и надзирательницы. Снег налипал на башмаки, затрудняя движение. Я держалась из последних сил, которых почти не оставалось. Модный салон, о котором я столько мечтала, уплывал все дальше, а на первый план выходили голод и усталость. Все чаще раздавались выстрелы, которыми надзирательницы добивали упавших заключенных. Если так будет дальше, у наших конвоиров закончатся патроны.