Катрин Колом - Замки детства

— У нас мебель была с витыми колоннами, комнаты по четыре метра высотой.

— Я в Африке дружил с королем…

И Поль рассказал о своем друге короле, на его глинобитном доме висела гигантская жестяная вывеска: «Буа-Куаси, король Уареднии». Мать с восхищением смотрела на него и быстро слизывала старым фиолетовым языком слюну в уголках губ. Он кашлянул, подошел к мадам Шахшмидт, с безразличным видом спрятал две пятидесятифранковые бумажки. «Я не рождена для съемных квартир», — повторила она, вставая. И отправилась в башенку, прежде чем подняться к себе в комнату, которую называли ружейной, но на самом деле там находилась библиотека с изданиями Поупа и Драйдена, неизменно, как в день покупки, рыжими и зелеными. Вечером от мартовского ветра, принесшего пока только самые простые весенние запахи: навоза и фиалок, стало прохладно; старый дом вдруг осел из-за трещин на стенах, навязчивых мыслей. Галсвинта натянула рыжее с отпечатком подковы покрывало для лошадей, которое забрала из пустого чулана с упряжью, оттуда по лестнице можно было попасть в кладовку на чердаке. Она часто пользовалась этим входом, устроив наверху подобие гостиной; «оттуда вид красивый!»; облокачивалась на узкий подоконник решетчатого окна; выложенный розовой плиткой пол хранил тепло всех летних дней, пронесшихся над домом. В проемах между деревьями, над стеной, где раньше качалась в гамаке ветхозаветная мадмуазель, виднелся Коттен. Другие предприниматели тоже взялись придумывать белье. Отец Ленетт на пару с бывшей парикмахершей, настоящей «а-артисткой», решил запустить производство резиновых поясов для похудения под названием Corpofino. Они заработали пятьсот тысяч франков, расширили до необъятных размеров завод около Мора, парикмахерша, настоящая «а-артистка», купила виллу и обустроила ее на свой вкус, потом в одночасье Corpofino перестали пользоваться спросом и лежали кучей в погребах Коттена. Пришлось пустить с молотка мебель и вещи. Corpofino увез на желтой повозке переодевшийся крестьянином человек в голубой рубашке, он подстегнул Серуху и исчез за поворотом, пряча костыль под соломенную постилку. «Клетка для вьюрков, — кричала Ленетт, стоя на табуретке в стиле Людовика XIII. — Два франка! кому клетка? Дивное павлинье перо! один франк! Фотографии? кто возьмет?» Она словно карточную колоду рассыпала перед собой дам, ныне уже покойниц, с аксессуарами, веером, сачком для бабочек, расколотой колонной, уже немодной книгой, открытую страницу придерживал пальчик; все они напоминали Софи Ларош, разводившую крольчат в углу спальни, и Анженеза из простого альбома в деревянной обложке с розочкой; дом наполняли цветы, сухие розы алькова, лепные гирлянды голубых роз, раскрашенных ссыльным итальянцем, Маргаритины розы, вышитые гладью; дом трещал под напором венецианских единорогов, амуров, труб, каменной под мрамор корзинки с фруктами, прислоненной к ситу садовой лейки, и несчастных черешен и орехов, мебельных пленников. Корни жасмина потихоньку расшатывали ступеньки крыльца. Галсвинта поставила деревянный альбом на полку из ели, где стояли белые горшки с черными, сделанными отцом Анженеза надписями. В комнату с плиткой на полу втиснули две маленькие железные кровати ржавого цвета, спинки таких кроватей валяются на песчаном ребристом дне вместе с дырявыми кастрюлями и башмаками и хорошо видны в прозрачной воде. Не было ни шкафа, ни места, чтобы поставить между дверью и кроватью столик; закрыв дверь, Галсвинта придвигала к себе грубую табуретку и клала на нее часы на красной бархатной ленте. Расческу носила в кармане передника, на кухне висело маленькое зеркальце, оставшееся со времен, когда чета Бембе спала в комнате с красной плиткой на полу, и муж перед тем, как убирать навоз из конюшни, брил на кухне бороду. «Да, — сказал Поль, — ты могла бы собирать и консервировать фасоль, Арлетт станет готовить, она готовит, пальчики оближешь». Так же говорила и старая Анженеза: «я все умею; когда я готовлю, все пальчики облизывают». Арлетт зачерпывала масло из большого глиняного горшка и, склоняясь над сковородкой, обвязав поясницу шалью, непричесанная, в туфлях со стоптанными задниками, жарила мясо и взбивала омлеты; потом с сигаретой в уголке губ, прищуря от дыма глаз, играла в шашки; Галсвинта мыла посуду; медная лампа качнулась от дуновения жорана. «Конечно, мы очень рады, что ты здесь с нами, да; пока я жив, для тебя всегда найдется тарелка супа и комната…» Брызнули слезы. «Хорошенькая комнатка с ковриками! Все в зелени! Ей повезло, правда, Арлетт? Посмотри, на юге Франции: полы самых красивых комнат выложены красной плиткой». Отправим Элизабет в пансион, будет приезжать сюда на каникулы; Элизабет не допускала ни одной орфографической ошибки, и учительница с треугольным лицом, плотнее запахивая на впалой груди короткую накидку из черного бархата, настаивала, чтобы девочка ехала учиться в город. После школы малышка шла в сад рвать мартовский виноград; припекало, розовые лепестки маков беззвучно падали на потрескавшуюся землю. «Проклятье, — кричал Поль, выбежав в тапочках на террасу, — град!» Большая желтая туча приближалась прямо к куполу липы. «Проклятье, она идет прямо на нас».

— Эжен запускал ракеты.

— Уф! устаревший метод. Вот пушки, как в Лаво, да; надо установить одну внизу террасы, завтра поеду в город к инженеру; завтра…

Топот лошадей, пущенных в галоп, заглушил его голос. Первые градины отскочили от листьев, не причинив вреда; но скоро одна больно ударила Арлетт по голове; та бегом бросилась к дому, потом разбилось несколько стекол теплицы, июльские сады побелели, как в декабре, но когда солнце появилось вновь, стало ясно, что туча прошла над деревней наискось, уничтожив урожай Сан-Дене и Комбевальер, задев угол Монт-дэ-Фурш и пощадив только Саль, виноградник на плоской земле, доставшийся Ларошам…

«Ты видишь, если бы ты его не продала…» Чтобы заплатить осенью виноградарю, пришлось взять ипотеку под залог дома и под ферму на берегу озера, унаследованную от Буверо. Лето выдалось чудным, сентябрь туманным, лучше и не пожелаешь, но виноградник весь переломало, а в следующий год были заморозки и цветы опали. «Я сохраню виноградники, пока жив… но надо продать ферму, все равно это слишком далеко». Между тем сам пропадал на ферме целыми днями: «немного ситного хлеба, кусочек колбасы в котомке», любил, когда фермер выходил навстречу, гладил собак: «Оставьте одну для меня, я осенью собираюсь на охоту». Охотился; купил вельветовый костюм с накладными длинными карманами для дичи, кстати, у молодого человека с жабьим ртом, прежнего любовника Ленетт, не переставшего менять галстуки с каждым новым поступлением из Лиона и прислонявшего мотоциклет к замкам, обвитым плющом; Мсье Ворт, чьи дочери соизволяли ступать на водуазскую землю только на ипподромах, и подолами саржевых юбок с плетеной тесьмой собирали и волокли за собой навоз, выставил молодого человека за дверь. Джемс Ларош, тщедушный, борода перец с солью, и его жена, быстрым движением ловившая огромную шляпу, показывая под мышкой пятно пота, приезжали на бега в двуколке. Джемс приветствовал де Гозонов, взмахивая хлыстом и обнажая зеленоватые зубы; нос мадам был абсолютно круглым, с какой стороны ни посмотри. «Мне никогда не разрешали класть ногу на ногу, поэтому, слава Богу, у меня нет варикоза», — рассказывала мадам Джемс, закрепляя шпилькой шиньон, пахнувший холодным салом. Понемногу забывалась Женни, или Софи? или Луиза? которая, сидя на табуретке в сказочном домике, вышивала крошечными стежками алфавит, и молодая покойница в белых розах, в то августовское утро озеро катило волны вдоль берега, излучая, как планета, тепло прошедшего дня. Поль, чтобы отвлечься от забот, отправился на охоту, на заре ушел в леса на Юре, встретил там натуралиста, наблюдавшего брачную пляску тетерева, и вздумал разместить научную коллекцию в чулане с упряжью. Ферму продали только за тридцать тысяч франков, заплатили проценты, покрыли ипотеку, но денег на аванс виноградарю не хватило. На второй террасе расцвели нарциссы и тюльпаны, опять слишком поздно для Эжена. Мартовские нарциссы, больше я их не увижу! Восходящее солнце освещало паруса судов из Мейлери, ни одно препятствие, дело рук человеческих, не задержало их свободного плаванья от Жамана до Форт-де-Леклюз; дверь дома, трескавшегося под напором вышитых роз и амуров, роз под черной сеткой в комнате с балконом, муравьев, жасмина, кирказона, выходила в открытое небо; нарциссы и тюльпаны, небесные цветы, ждали взмаха садовых ножниц, чтобы вернуться на потерянную родину. В городе небо разрезано крышами разных геометрических форм; в восемь утра солнце останавливалось на уровне второго этажа высокого дома напротив, как на пирамиде, указывая время обрезания листьев и лоз. Галсвинта сидела на террасе, зажав между коленями ладони, немножко оттягивая поношенную черную шерстяную юбку. Поль в нерешительности двинулся за сестрой, когда та встала и пошла вдоль второй террасы с нарциссами и тюльпанами: «Чем платить за квартиру в городе?» — спустилась по дорожке мимо диковинного колючего деревца, ребятишки его уж точно не забудут: «Э, мадам Шахшмидт хотела бы занять твою комнату под мастерскую, выжигать там по дереву!», стала подниматься по лестнице рядом с инжиром, по которой старый Бембе нес упавшего с высокой стены Альфонса: «И Арлетт, в ее возрасте, хотела бы уже одна хозяйничать». На потрескавшуюся землю американского виноградника {73} 73 американский виноградник — сорта винограда из Америки, завезенные в Европу после появления филлоксеры. уже облетали маленькие лазоревые перышки соек с розовой полоской на шейке. Галсвинта рассеянно сорвала несколько редисок, срезала салатные листья, поднялась в сад, чтобы вымыть их в фонтанчике, шла по земле, как ласточка. Поль не отступал ни на шаг. «Но ты же должна понять; для тебя, конечно, всегда найдется тарелка супа. В хорошенькой квартирке в городе вы обе будете, как сыр в масле. А? честное слово! как сыр в масле. А на летних каникулах, пожалуйста, занимайте себе прекрасную комнату на восточной стороне. Посмотри, на юге Франции, все комнаты выложены плиткой, как ваша. Мы, мы останемся на посту, правда, Арлетт? Аты, Элизабет, за работу, трудись хорошенько, ладно? ну-ка, посмотри на дядю». Она насмешливо взглянула на дядю, все взрослые, все точно, одного роста и одинаково забавные. Мать мыла посуду под старой лестницей рядом с огромным коробом для дров; стакан, в который Поль украдкой наливал вино, потом ставил обратно в шкаф и быстро удалялся, выпал из ее дрожащих рук. Ночь наполнилась бархатным полетом козодоев. Она сказала только, что возьмет садовую лампу, а Поль заверил, что сам, собственноручно, проведет на террасе электричество. Бембе поднялся на стремянку, отвязал лампу, она выскользнула, упала и, чудо Галсвинты, погрузилась, не разбившись, в утрамбованную землю аллеи.