Ремус Лука - Избранное

— То-то и оно. Ничего нам не остается, кроме как молиться за спасение души врагов наших… И ты молись, Флоаря, потому что так требует наш христианский закон… — Обрежэ говорил, и никак нельзя было понять, всерьез он это или с издевкой.

И снова в комнате наступила тишина. Обрежэ опустился на стул, Флоаря присела на край постели, словно ничего и не было, ни о чем они не говорили. На улице смеркалось. Протянулись по снегу длинные синие тени. В комнате стало темно. Только огонь играл в печке, иногда пламя вспыхивало, и тогда светлые пятна разбегались по стенам, мебели, по лицам двух тихо сидевших людей.

Будто вспомнив о чем-то, Флоаря поднялась, отыскала в ящике буфета спички, зажгла стоявшую посреди стола лампу с закопченным, пыльным стеклом и поднесла ко рту спичку, готовясь задуть ее.

— А с Тоадером ты давно разговаривала? — прозвучал ласковый, отеческий голос старика.

От неожиданности Флоаря взмахнула рукой, спичка потухла, а Флоаря все дула и дула на нее. Когда она подкручивала фитиль, пальцы ее дрожали. Поставив лампу на прежнее место, посреди стола, Флоаря тихо опустилась на край постели, глядя на закопченную дверцу печки.

— Давно… — ответила она.

— Может, ты с ним не разговаривала с той поры, как замуж вышла?

— С той поры…

— А как стала вдовой, ни разу не разговаривала?

— Не помню… Раз или два разговаривала… Не помню…

— А он тебя не звал к себе? Ведь ты молодая была.

— Не помню…

— Однажды ночью…

— Не помню, что было… — Но по ее лицу, освещенному лампой, было видно: все она помнит и тихо улыбается минувшему, столь давнему, что от него ничего, кроме памяти, не осталось — и впрямь встретились как-то ночью, а дальше все дурной обманчивый сон.

— Он тебя просил перейти к нему?..

— Просил.

— А ты не захотела…

— Не помню…

— А после не просил больше…

— Нет, больше не просил.

— Он тебя тогда крепко любил!..

— Любил, — ответила женщина, вздрагивая. Лицо ее сделалось мрачным.

— И ты его тогда любила, дочка…

— Не помню… Не помню, что было. Много времени прошло с тех пор. Забыла. — Флоаря опять замкнулась в свое печальное безразличие.

— На селе говорят, что он тебя до сих пор любит.

— Нет, он давно уже меня не любит… Женился ведь на Софии, живут хорошо…

— Я-то не знаю. Люди говорят.

— Делать им нечего, вот и говорят.

— Поговаривают, что поэтому-то он и хочет тебя из хозяйства выгнать, любит он тебя, а ты на него и не посмотришь.

— Это неправда. Тоадер не такой.

— Не знаю. Люди говорят…

— Тоадер — честный человек.

— Может, он изменился… Много воды утекло с тех пор.

— Не знаю… Этого я знать не могу.

Замолчали. Старик о чем-то думал или молился. Голова его опустилась на грудь, губы быстро шевелились.

— Флоаря, знаешь, что я тебе скажу? Пойди к Тоадеру и поговори с ним… — вкрадчиво заговорил он.

Ошеломленная Флоаря вскочила с места:

— Что?

— Пойди к Тоадеру, поговори с ним.

— Не пойду! — в отчаянии простонала Флоаря.

— Нужно. Только ты сможешь смягчить его сердце.

— Не пойду! — отказалась Флоаря. — Что он обо мне подумает? — продолжала она жалким голосом.

— Пусть что хочет, то и думает, а ты должна о судьбе Корнела подумать. Если вас выгонят, что с ним станет? Он молод, в жизни ничего не смыслит. Может пропасть. Его судьба у тебя в руках и у Тоадера.

— Не пойду. Что он будет думать обо мне?

— Может, он хорошо будет думать…

— Нет, плохо.

— Может, это ему понравится… душа у него отмякнет…

— Не пойду!

— Ну какое тебе дело, что он подумает?

— Есть дело. Не хочу, чтобы думал, что я… — Она запнулась и расплакалась.

— Пойди и скажи ему про мальчика, про Корнела… Слышишь? Про Корнела ему скажи то, что только ты одна знаешь…

— Нет! — закричала Флоаря. — Нет! Про Корнела ничего не скажу. Нет! Нет! — и расплакалась.

Обрежэ не мешал ей. Увидев, что она притихла, он начал рассказывать:

— Говорят, будто одна женщина, святая в своих помыслах, собралась в монастырь, чтобы провести там жизнь в посту и молитвах. Женщина была молодая, красивая и богатая. Многие к ней сватались, но она покинула и богатство и веселую светскую жизнь и отправилась в монастырь, захватив с собой самые скромные свои одежды. Ей нужно было перебраться через широкую реку, а денег, чтобы заплатить перевозчику, не было. Тогда стала она молиться и постилась девять дней, и бог ей подал мысль заплатить перевозчику своим телом. И господь бог простил ей грех, и стала она святой.

Испуганная Флоаря смотрела на него со слезами отвращения на глазах и отрицательно качала головой.

— Не пойду! — крикнула она и, уткнувшись лицом в подушку, снова разрыдалась.

Теофил Обрежэ молчал и с ненавистью глядел на нее.

Может быть, час плакала Флоаря, уткнувшись в подушку, а Теофил Обрежэ все молчал и смотрел на нее с ненавистью. Огонь в печке потух, угли покрылись пеплом. В комнате было тепло, воздух стал спертым, тяжелым. Старик потел в своем толстом тулупе, но ему и в голову не приходило снять его.

На улице послышались шаги, с шумом хлопнула входная дверь, и тут же распахнулась дверь в комнату, где сидели Обрежэ и Флоаря. Вошел Корнел. Шапка его была надвинута на глаза, полушубок распахнут. Он грохнулся на свою постель, стоявшую возле печки. Лицо его пылало от мороза и ярости, которую он и не скрывал. Не просидев минуты, он вскочил и, ругая и проклиная кого-то, хотел было снова выбежать на улицу, но вернулся и, злобно взглянув на Обрежэ, спросил:

— Что, дед? Чего тебе здесь нужно?

— А поздороваться ты забыл, дорогой мой?

— А-а! Еще одна проповедь! Хватит! Сыт по горло!

Вдруг он как-то обмяк и опустился на один из массивных стульев, на которых не любил сидеть и обычно никогда не садился.

— Теперь — один черт, — насмешливо пробурчал он. — Можешь приходить и среди бела дня. Скрывать нечего. Я тоже подлый кулак, как и ты. И судьба у нас одна.

Говорил он зло, в упор вызывающе глядя на старика. Обрежэ, удивленный, выжидал.

Флоаря встала и с любовью глядела на сына. Безразличия ее как не бывало. Она не слышала, что говорит Корнел, она слушала только его басовитый, хрипловатый голос. Она была матерью, и не было для нее другой радости, кроме ее ребенка, хоть и стал он взрослым, превратился в красивого парня.

— Корнел! — ласково заговорила она. — Я для тебя куриный суп приготовила, такой, как ты любишь. Пойди, поешь… Проголодался, наверно.

— Ешь сама! — буркнул он. — Ешьте его оба! Я не хочу!

Флоаря так и застыла посреди комнаты, испуганно глядя на него широко раскрытыми глазами и не веря своим ушам.

— Корнел, дорогой мой, — тихо и наставительно, словно в церкви, заговорил Обрежэ, — стукни себя по губам, ибо греховные слова произнесли они. Или ты забыл божью заповедь, что нужно чтить тех, кто дал тебе жизнь, чтобы ты жил долго и счастливо на земле…