Ремус Лука - Избранное

Корнел вскочил и яростно закричал:

— Замолчи! Слышишь? Замолчи! Я с ума сошел. Ничего не знаю и знать не хочу.

Корнел метался по комнате, бормоча ругательства, от которых Флоаря приходила в ужас. Она опять присела на краешек кровати и со страхом следила, как он бегает взад и вперед, размахивая руками, изрыгая проклятия. Зажав голову руками, она устало прошептала: «Господи, господи…»

Вдруг Корнел остановился перед стариком и странно посмотрел на него. Хмурое лицо его прояснилось, губы сложились в наглую ухмылку.

— Благодарю тебя, дедушка. Ты кладезь премудрости и научил меня доброму делу.

Корнел снял шапку, прижал ее к груди и смиренно поклонился:

— Спасибо тебе, дедушка!

Присев на край кровати прямо перед стариком, он расхохотался:

— «Запишись, дорогой мой, в утемисты. Побратайся с чертом, пока не перейдешь мостик».

— Не мог я сказать такого! — хмуро отозвался Теофил и глубоко задумался.

— Пусть ты так и не говорил, а послал-то меня к ним все равно ты… Это ты морочил мне голову: не надо, дескать, отличаться от других ребят… Это ты изрекал, — Корнел снова передразнил вкрадчивый голос старика. — «Там, дорогой Корнел, много полезного узнаешь». И вправду много полезного я там узнал, — продолжал он, не скрывая своей ярости. — Я шпионом у тебя был. А теперь меня выгнали вон.

Теофил Обрежэ вздрогнул:

— Тебя выгнали? Кто? Когда?

— Сегодня вечером. «Товарищи» мои. Заявили, что я кулак, эксплуататор, что я козни всякие строил, пробрался к ним, чтобы их разлагать морально. Такой грязью меня обливали, хоть святых выноси. — Начав рассказывать, Корнел стал спокойнее.

— А ты жалеешь, внучек? Жалеешь, что тебя выставили? — с состраданием спросил старик.

— Пусть черт об этом жалеет! — ответил Корнел и осклабился. И тут же сделался серьезным. — Хаяли на чем свет стоит. Так открещивались от меня, словно я заразный какой. А уж исповедовали — всего перетряхнули! Даже этот сукин сын Шопынгэ, которого я три года поил-кормил и он всюду за мной как собачонка таскался, и тот на меня клыки ощерил, словно взбесился. А потом стал реветь коровой: «Ошибся, товарищи, недоглядел, с кем подружился». Слыхали? И пошел рассказывать, как мы веселились, где выпивали, с кем гуляли. Все это в протокол занесли. Потом встал этот осел, Илэрие Колчериу, я из него человека сделал, петь и плясать научил, да как начал меня разрисовывать, я сам чуть не поверил, что хуже меня на всем свете не сыщешь: и над честными девушками я измывался, и ворота дегтем мазал, и с молодыми вдовушками пьянствовал, и любовь с ними крутил…

— Корнел! — крикнула Флоаря, с ужасом слушавшая сына. — Это правда, что они говорили? Ведь это неправда, да? Ты же ничего плохого не делал. Ведь ты так не греховодничал… Ты же не такой испорченный?

— Нет. Я дева непорочная, святая плоть. Только какое им дело, что я гулял, что я женщин люблю?

— Не может быть! Это неправда! Корнел, не говори мне, что это правда!

— Нет. Правда! Все правда! Теперь ты меня будешь исповедовать? Может, и из дома выгонишь? А?

Флоаря зарыдала.

— Господи, господи… Когда это ты так изменился, Корнел, сыночек? Когда это случилось? Кто тебя подменил?

— Черт меня подменил! Очень тебя прошу, не причитай, и так тошно… — Корнел повернулся к деду и закричал: — Это ты во всем виноват. Не будь тебя, не полез бы я к этим «товарищам», и никто бы теперь ко мне не привязывался.

— Привязаться к тебе они бы и так привязались, — сказал старик. — И вину какую-нибудь нашли. Это им легче легкого… Так они всегда свои грязные дела начинают. Завтра-послезавтра выгонят и тебя и мать из хозяйства… Это все Тоадер, он теперь секретарь у коммунистов.

— А ты откуда знаешь?

— Я многое знаю. А сыновей Боблетека выгнали?

— Угу! — оторопело ответил Корнел. — Их тоже, потому что они кулаки…

— Разве я тебе не говорил? Это все Тоадер. Уж я-то знаю. Я его хорошо знаю. Меня он готов живьем съесть. Флоарю терпеть не может, потому что не пошла за него замуж. Тебя ненавидит, потому что ты мой внук и сын Флоари. Он нас не пощадит…

— Что мы ему сделали? Я о нем и не слыхал, пока он с войны не вернулся. Чего он с нами не поделил?

— Внучек, дорогой, я же тебе сказал все, как есть. Может, я когда и попенял ему… А он человек мстительный. Не забыл. А твоя мать ничего ему не сделала, да и ты ничем перед ним не провинился…

— Господи, господи! — послышались отчаянные рыданья Флоари.

Этот плач и всхлипывания вывели из себя Корнела. Он шагнул к матери и грубо спросил:

— Чего ревешь? Замолчи!

— Господи, чем же я согрешила, что ты так тяжко караешь меня? — безудержно рыдала женщина, устремив жадный взгляд на сына.

— Молчи! Не бойся! Пусть он, гад проклятый, только посмеет тебя тронуть. Убью! — заорал Корнел.

Флоаря содрогнулась. Глаза ее округлились от испуга. Она перестала плакать и оцепенела.

— Дорогой внучек, не помышляй о таком грехе. Только бог имеет власть над жизнью человеческой.

— А Тоадер имеет власть над нашей жизнью?

— Теперь у него большая власть. Только власть его — дым перед лицом господа… Преклоним колени и помолимся.

— И пусть он нас губит, да?

— Корнел! Я уговаривал твою мать пойти к нему, попросить, чтобы он смилостивился…

— С чего это мать к нему пойдет?

— В молодости Тоадер Поп любил твою мать. Может, она и уговорила бы его.

— Ты что, совсем с ума спятил?..

— Господь сказал: «Пошлите агнца, и он одолеет льва».

Флоаря вышла из оцепенения и тихо, усталым голосом сказала:

— Корнел, дорогой мой, не могу я пойти к нему.

— Только и недоставало, чтобы ты пошла… Пойдешь — на глаза мне потом не показывайся. Слышала?

— Дед твой просил меня пойти. Только нечестное это дело. Он человек женатый…

— А? Дед! — рявкнул Корнел.

— Корнел! Ты на меня не кричи. Я тебе дед. Ты должен уважать меня. И мать свою уважай.

— Ее я уважаю. Так ты и знай… Только сначала думай, когда подговариваешь на такие дела. Старик уже. Стыдиться бы надо.

— Мать твоя не поняла, внучек.

— С матерью ты не говори про эти дела. Понял? Со мной говори. А с Тоадером этим я сам посчитаюсь.

— Корнел! — закричала в испуге Флоаря. — Что ты хочешь сделать?

— Флоаря, ты молчи и не вмешивайся! — повелительно сказал старик, поняв, что в голове Корнела созревает какое-то темное решение, которое может навлечь беду и на него. — Пойдем ко мне, потолкуем спокойно, обсудим, — пригласил он Корнела.

— Корнел, не ходи! — крикнула Флоаря, бросилась к сыну и в отчаянии обняла его. — Не ходи! Я пойду к Тоадеру, я поговорю с ним!

Корнел удивленно смотрел на мать, но, услышав последние слова, снова пришел в ярость и оттолкнул ее. Повернувшись к старику, он сказал:

— Пойдем, дед, посмотрим, что нам делать… А ты и не думай выходить из дому.