Ремус Лука - Избранное

— Я не сидеть пришел. — Этот хрипловатый от попоек басок показался Тоадеру знакомым. Может, он и слышал его, но когда-то давно и теперь не помнил, когда…

— Зачем же ты пришел? — спросил Тоадер.

— Разговор есть.

— Какой?

— Да так, разговор, — пробурчал Корнел. Он сел на лавку перед Тоадером и посмотрел на него исподлобья, чуть осклабясь.

— Что ж, говори…

— Я хочу спросить… сначала…

И Корнел замолчал. Лицо Тоадера вдруг омрачилось: неожиданно для него самого всплыл старый мучительный вопрос: чей же это сын? Глядя на Корнела, Тоадер вспоминал Флоарю в годы ее девичества. Парень очень походил на мать, только черты его лица были резче. Но этот бас, размашистые жесты, желваки, перекатывающиеся на скулах? Тоадер смотрел на Корнела и ждал, когда тот заговорит.

— Чего тебе надо от моей матери? Что мы тебе сделали? Чего ты к нам привязался? — выпалил парень.

Тоадер улыбнулся. Ему стало смешно, хотя взгляд его выражал удивление:

— Кто к вам привязался?

— Ты! — крикнул Корнел. Вскочив на ноги, ткнул рукой прямо в грудь Тоадера.

— Ты меня не «тыкай»! Я тебе в отцы гожусь.

— Покорнейше благодарю. Только такого отца мне и не хватало.

Тоадер наклонил голову и изо всех сил стиснул пальцами крышку стола. Его словно обожгло, вскочил бы да и отвесил парню две оплеухи. Но Тоадер подавил гнев и миролюбиво сказал:

— Ты уже взрослый и должен думать сперва, а потом уже говорить.

— А, по-твоему, я не думал?

— Я тебе уже сказал, не «тыкай».

— А я буду, раз мне нравится…

— Ладно, говори, как хочешь, только глупостей не болтай.

— Эй ты! — заревел Корнел. — Не выводи меня из себя, изобью!

Тоадер невесело рассмеялся. Казалось, он и не чувствует, что смеется, а только слышит у себя над ухом чей-то чужой смех.

— Не смейся! Слышишь!

— Думаешь, что ты можешь переколотить всех на свете?

— Тебя-то точно поколотил бы, даже если бы сам загнулся.

— Будь ты моим сыном, я бы вправил тебе мозги.

— Что бы ты сделал? — ухмыльнулся Корнел.

— Отвесил бы пару оплеух, и точка, — резко и твердо, но без всякой злобы, ответил Тоадер.

— Ишь ты! — залился смехом парень.

Тоадер встал и рявкнул:

— Сядь!

Сам того не желая, Корнел подчинился. Он удивился росту и силе этого человека с худощавым лицом. «Он любил мою мать, когда она была девушкой!» — подумал он, и снова в нем заклокотала ярость.

— Теперь говори! — приказал Тоадер, пристально глядя на него сверху вниз.

— Не буду. Я говорю, когда захочу.

— Тогда поди вон. У меня дела.

— Не пойду.

Тоадер быстро подошел к нему и мягко взял за подбородок. Рука у него дрожала, но голос был спокоен.

— Ну! Не серди меня. Веди себя как положено.

Парень испугался — и твердой руки, что держала его за подбородок, и глубокого, бесстрастного голоса. Он откинулся назад и осторожно отвел руку Тоадера.

— Не трогай меня!

Словно перепуганный козленок, Корнел сжался на лавке. Так делала и Флоаря. У Тоадера застыла кровь: «Что же это я?» Он резко отвернулся и сел на место.

— Что тебе нужно, Корнел? — спросил он, пристально глядя на парня.

— Хочу знать, чего ты к нам привязался? Зачем хочешь выгнать нас из хозяйства?

— Не я хочу вас выгнать.

— А кто же?

— Это решила партийная организация совместно с правлением.

— А в партии ты начальник.

— Я не начальник. Я секретарь.

— Ты там главный, всех за собой тянешь.

— Я выполняю долг.

— Чего? Да брось ты, знаю я этот долг. Бедная мать виновата, что не хотела к тебе прийти, вот ты и мстишь. Негодяй! — И вдруг он закричал, почти заплакал: — Чего тебе от нее надо? Отомсти мне. Давай будем драться. А ее не тронь, она и так несчастливая.

Тоадер молчал, уперев неподвижный взгляд в парня, на глазах которого блестели слезы.

— Что она будет делать, если ты ее выгонишь? — продолжал Корнел, с ненавистью глядя на Тоадера.

— Послушай меня, парень, — начал тот, как будто помимо своей воли. — У меня против вас ничего нету. Ни против тебя, ни против твоей матери. Что было, то прошло и давно забыто. Попрекать меня ты не имеешь права. Если мать прислала тебя сюда, плохо она сделала. Если сам пришел, тоже нехорошо. Что тут изменишь, раз вы кулаки? А потом, чего это ты так из-за коллективного хозяйства убиваешься? Не ты ли за стаканом вина говорил, что чихать хотел и на хозяйство и на всех, кто в нем работает?

— Все-то ты знаешь.

— Все не все, а кое-что знаю.

— Знаешь ты… — Корнел выругался.

— Вижу, что разговаривать ты у всякого отребья учился.

— Это мое дело, у кого я учился.

— Теперь понятно, почему тебя ребята сторонятся.

— Кто это меня сторонится?

— Да все! Выгнали же тебя из Союза молодежи?

— Это ты меня выгнал.

— Нет, ребята тебя исключили, потому что плохо живешь. Пьешь, с дурными женщинами путаешься, издеваешься над людьми.

— И это мое дело. Хочешь знать, задница у меня болит из-за того, что меня из Союза молодежи исключили!

— Если еще раз такое скажешь, возьму за шиворот и вышвырну вон!

— Посмей только!

— Лучше бы тебе изменить свою жизнь, жить-то еще долго.

— Господи помилуй!.. Аминь!

— Как хочешь, парень. Шаль мне тебя. А сказал я то, что всем парням вроде тебя говорю.

— Я этих проповедей от своего деда наслушался. Напрасно языком треплешь.

Тоадер не ответил. Он начал понимать, что разговор этот бессмысленный и обращается он к призраку, созданному его воображением, принявшему облик этого парня.

— За другим я к тебе пришел.

Тоадер молчал по-прежнему.

— Оставь нас в покое! — закричал, разъярившись, Корнел. — Слышишь? Не цепляйся к нам! Оставь в покое.

Парню показалось, что на лице Тоадера промелькнуло что-то вроде жалости, и он разошелся еще пуще. Ругался, угрожал. Но Тоадер молчал и смотрел на него как-то странно, будто его и не видел. Корнелу хотелось вскочить, ударить его кулаком прямо по лицу, но что-то удерживало его, сковывало. Этот высокий, сухощавый человек с решительными чертами лица внушал ему робость. Все происходило не так, как предполагали они с дедом. Если бы Тоадер ругался, слово за слово — дело дошло до драки, и тогда, черт побери, либо одному, либо другому крепко бы досталось. А теперь? Корнела охватил страх. Он продолжал визгливо кричать:

— Что мы будем делать? Чем жить?

— Работайте.

— Где работать? Земля-то в коллективном хозяйстве, волы тоже.

— У деда твоего земли хватит. И деньги на волов есть.

— Легко у тебя получается…

Горькое разочарование, словно ржавая вода, затопляло душу Тоадера. Надежда, которую он столько времени лелеял, будто нежный цветок, оказалась обманом. Он сам себя ввел в заблуждение. Обманывал себя, всю свою жизнь обольщался этой ложью. На лавке перед ним сидел и кричал, ругался и выламывался совершенно чужой ему человек.