Ремус Лука - Избранное

— Знаешь, у нас теперь все наладилось.

— Слыхал, что наладилось.

— Может, и у нас коллективное хозяйство организуется. Уже поговаривают. Овцеводческое хозяйство. Приезжал тут зоотехник, обошел и Гургуй и Дупэтэу. Сказал, что для травы там место подходящее и овец можно выращивать тысячами.

— Это хорошо. — А про себя Петря думал, что это вовсе не его радости.

— Будь что будет, а осенью организуем артель. Ковры будем ткать. Ана и Мариука обучают девушек и женщин. Вот пойдет дело!

— Да! Артель — это хорошо.

Скрутили еще по цигарке, выпили еще по стаканчику. Солнце стало склоняться за полдень. Толпа на ярмарке поредела, а они все сидели, избегая говорить о том, о чем оба только и думали.

— Наш кружок вышел в Регине первым. Слыхал?

— Слыхал.

— Я грамоту получил.

— Здорово!

— Теперь все идет как по маслу. И хор.

— И хор?

— Угу. У нас и учитель хороший. И еще один кружок чтения есть в доме Ромулуса Пашка.

— Да он читать-то не умеет.

— Теперь умеет.

— Научился?

— Научился. Налаживаем зоотехнический кружок. Томуца им руководит. Поначалу не хотел. Говорил, читать не умеет. Научился. А в овцах-то он понимает.

— Да. В овцах он понимает.

— И ты понимаешь!

— И я, может, понимаю. А кто в танцевальном кружке?

— Да ты всех знаешь. Прибавился только Артимону Сэлкудяну. Лихо пляшет.

Петря хотел было спросить, с кем он пляшет, но слова застряли у него в горле.

— У него и пара хорошая, — прибавил Ион, опрокинув стакан вина, — Леонора Кукует.

— А! — вздохнул Петря, и словно гора свалилась у него с плеч.

Время шло, ярмарка кончилась. Пустая бутылка, забытая, стояла перед ними, а они все сидели и чего-то выжидали.

— Так, значит!.. У вас все хорошо… — задумчиво пробормотал Петря.

— Да не все…

— Нет?

— Нет. Много еще таких, которые не ходят в клуб. Им на посиделках у Истины Выша интереснее. Туда и Константин Крецу ходит. Гулянки такие закатывают, только пыль столбом, противно даже. Один стыд. По воскресеньям пляшут и напиваются.

И они снова в замешательстве умолкли.

— Двадцать третьего августа будем плясать в Тыргу-Муреше, — нарушил молчание Ион.

— Да?

— Если и там победим, получим приемник.

— Ну?! Тогда надо победить!

— Победим… Ну, Петря, я пойду. Солнце скоро зайдет, а идти далеко.

— Далеко… — вздохнул Петря, и его охватила тоска. Он чувствовал, что теряет последнюю надежду. Может быть, Ион потому ничего и не сказал об Ане, что не хотел делать его жизнь еще горше.

— Ну, Петря, — вдруг выпалил Ион, — пошли домой. Пошли, уж Ана так тебя дожидается.

Петря не ответил. Он пошел, словно пьяный. Ему хотелось кричать от радости и бежать со всех ног.

Вдруг он остановился, окликнув Иона. Когда тот обернулся, он судорожно схватил его за руку и тихо спросил:

— А она все заведует клубом?

— Конечно! Да еще как заведует! Другой такой не скоро найдешь.

— А инструктор этот приезжал?

— Приезжал. Ему наш клуб нравится. Хвалит нас.

— И все так же смеется?

— Ну и что ж?

— Ну, будь здоров, Ион. Мне пора.

И он пошел, как осужденный идет на казнь.

Петря приехал в Тыргу-Муреш в шесть часов утра. Из поезда, полного, как улей, на платформу, а потом на улицы, ведущие к центру, выплеснулась пестрая, празднично одетая толпа. И Петря затерялся в ней. Он с удивлением рассматривал белую с черной вышивкой одежду жителей равнины, безрукавки горцев, сшитые из овечьих шкурок, с красной, голубой, зеленой и желтой бахромой, пунцовые, окаймленные золотом платки женщин из Деден, красные и зеленые кафтаны секеев, их узкие штаны и широкие, сборчатые, огненного цвета юбки их жен; сасов, женщины которых выступали в длинных до земли платьях, а мужчины щеголяли в рубахах с расшитыми бисером воротами.

Петря держался поближе к домам, все время опасаясь столкнуться лицом к лицу с Аной или с кем-нибудь из Нимы. Уже три недели он только и думал об этом дне, весь извелся, ожидая его. Он мечтал о нем, как изнуренный жаждой путник об источнике. Еще хоть бы раз увидеть Ану, ее гибкую походку, а потом будь что будет. А теперь, когда каждый шаг приближал его к этому мгновению, он испугался. Он бы вернулся с полдороги, но это праздничное шествие влекло его вперед, как сама жизнь.

Вышли на широкую чистую, залитую солнцем площадь в центре города. Здесь их встретили гирлянды из еловых веток, кумачовые лозунги и флаги на зданиях. Громкоговорители, установленные на высоких столбах, наполняли воздух песнями, танцами, дойнами, чардашами.

Народу здесь было еще больше. Люди улыбались солнечному августовскому утру. Непрерывно подъезжали разукрашенные грузовики, из них вылезали по-праздничному разодетые люди, распевая песни и частушки.

Петря заметил, что вся эта толпа куда-то стремится. Кто-то невидимый направлял ее движение. Только он один среди этого множества людей не находил себе места и блуждал то туда, то сюда вдоль домов, разглядывая витрины. Вдруг Петря заметил, что толпа поредела. Забеспокоившись, он увязался за группой танцоров, которых узнал, потому что с ними был скрипач, а у мужчин под коленом были привязаны бубенчики.

Вместе с ними он вошел во Дворец культуры и быстро прошмыгнул в угол огромного вестибюля с большими портретами и зеркалами во всю стену. Напуганный множеством людей и шумом, он настороженно выглядывал из своего угла. И увидел, как поднимались по лестнице танцоры из Нимы. Впереди была Ана в красной бархатной шали. Она похудела, щеки ее ввалились, глаза стали больше. Она шла гордой плавной походкой, рядом шли Макавей и Мария, а следом — Хурдубец, держа за руку Мариуку. За ними поднимались другие танцоры, а позади всех семенили Георгишор и Пашка, подняв вверх флуеры, будто оберегая их неведомо от какой опасности.

Это была самая красивая группа, и их бубенчики звенели звонче других. У Петри ком подкатил к горлу.

Люди вошли в зал. Вошел и он. Множество электрических лампочек, горевших под потолком, будто звезды на небе, тяжелый занавес, огромный орган — ничто не занимало его. Казалось, он ничего и не видел. Он только ждал, когда же начнутся танцы.

Один коллектив сменялся другим. Притоптывания, головокружительные инвыртиты, бурные брыу, стремительные бэрбунки, лихие чардаши, отчаянные кэлушары, медленные танцы горцев и вихревые пляски жителей равнины мелькали перед его глазами. Зал дрожал, взрывался аплодисментами, ходил ходуном, зрители сами готовы были пуститься в пляс, а Петря сидел на стуле в последнем ряду, молчал и ждал.

Вдруг он вздрогнул и хлопнул в ладоши. На сцене появился Хурдубец и подал знак. По-военному четко вышли и другие танцоры, и позади них музыканты. Началась пляска.

Хороший танец наша инвыртита, хорош и бэрбунк секеев, хороши они, когда пляшут их люди с огнем в крови, как танцоры из Нимы.