Юлиан Кавалец - Танцующий ястреб

Все это, сознательно скрываемое прежде, частично обнаружилось уже во время второго разговора и выявилось полностью при третьей встрече. Учитель долго говорил о расширенных тобой предприятиях, где многие люди получили работу, ибо хотел тебя порадовать, а также показать, упомянув о твоих заслугах, что прощает тебя и что твоя жизнь не лишена смысла; видно было, он настойчиво искал, чем бы вселить в тебя надежду; словно предчувствуя, что над тобой, предающимся сомнениям, нависает угроза и что тебя надо спасать от удара, который ты сам себе уготовил.

Этот разговор был не из легких для старого учителя, поскольку ему пришлось с огромным напряжением защищать тебя от твоего собственного неверия, и отчаянья, и от торжества тех, кто поминал тебя лихом и радовался, что ты брошен любимой женой, наличие которой, по наивным представлениям опоздавших, казалось тебе лучшим доказательством восполнения упущенного.

Во время этой последней встречи с сельским учителем дома были также оба твоих сына — Станислав и Юрек. Дверь комнаты, в которой сидели твои сыновья, была приоткрыта, и вы видели этих молодых людей, склонившихся за столом над какой-то книгой, а потом услышали, как они о чем-то оживленно говорили; из соседней комнаты в комнату, где сидел ты со старым учителем, будто бы долетали отблески умиротворенной юности, и обрывки их фраз настойчиво врывались в атмосферу серьезности и тягостных нравоучений.

Две эти комнаты были как бы двумя соприкасающимися мирами, и старик это понял и, надо признать, ловко использовал в многотрудном единоборстве с твоей судьбой; ибо он, борясь за тебя, окончательно исчерпал так называемую производственную тему и, в сущности, уже все сказал тебе о расширении предприятий комбината, и о тех сонмах людских, которые получили там работу, и о том, что на своем высоком посту ты в силах еще много хорошего сделать для промышленности и для людей.

Но когда эта тема иссякла, наступила неловкая пауза; и в тишине отчетливо и упрямо зазвучали отголоски юности из комнаты, где сидели твои сыновья, и старый учитель сразу смекнул, что теперь следует положить на чашу весов жизнь и судьбы твоих сыновей, прежнюю их жизнь, а также их будущее. Он указывал тебе рукой на комнату, откуда долетали обрывки беседы Сташека и Юрека, и, несколько понизив голос, заговорил о твоих сыновьях.

Наступил момент, когда тон вашего разговора сделался как будто теплее, и борьба за тебя словно бы упростилась; улыбка осветила твое лицо, едва старый учитель принялся якобы шутки ради, а по сути всерьез, доказывать, какой великий перелом, какая огромная революция произошла в судьбах твоих сыновей.

Он говорил тебе, что ты сделал сыновей равными, что Станислав Топорный — сын хлебороба Михала Топорного — теперь ровня Юреку Топорному, сыну директора Михала Топорного.

Продолжая эти малость шутливые, чудные и непостижимые, а до существу серьезные рассуждения, он, старый учитель, давал тебе понять, что в первый раз ты был отцом-хлеборобом, родившимся в хате, где утрамбованная глина служила полом, отцом крестьянского сына Сташека, родившегося в хате с глиняным полом, на грязной постели и с помощью одной-единственной деревенской повитухи; а во второй раз ты был отцом-инженером, и твой сын Юрек родился в шикарном городском доме на белоснежной шикарной постели с помощью врача-акушера и медицинской сестры, ухоженный и окруженный чрезмерной заботливостью эскулапов; и что матерью первого была деревенская женщина Мария, урожденная Балай, а матерью второго — городская пани Веслава, урожденная Яжецкая, а ты привел обоих сыновей — из крестьянской хаты и городского дома — в одну точку, то есть помог Сташеку догнать Юрека и Юреку догнать Сташека; ибо Юрек тоже должен был догонять Сташека и дорасти до понимания этой унылой долины, раскинувшейся между широкой рекой и обрывом каменоломни, родной долины отца и брата; и теперь они уже равны.

А из дальнейших, якобы шутливых, а на самом деле серьезных слов твоего деревенского учителя следовало, что и ты в самом себе совершил переворот, превратил себя из хлебороба в инженера.

Это была легкая часть разговора, и казалось, твоя уверенность, возникающая из осознания смысла собственной жизни, начинает шириться и ты выбираешься на восходящую прямую, которая ведет к надежде.

Вдруг учитель встал со стула, дотянул тебя за рукав, и, крадучись, вы тихо приблизились к приоткрытой двери, за которой разговаривали твои сыновья; вы остановились у порога, откуда были хорошо видны оба молодых человека. Они говорили о каком-то историческом событии, Сташек, уже студент университета, объяснял Юреку подробности этого события.

Ты смотрел на своих сыновей и делал выбор; однако выбрал не старшего, не младшего, а обоих, то есть избрал третью возможность, и так родилась твоя надежда, и так ты одержал победу над умирающим городом мещан.

Стоя у этой приоткрытой двери, ты, пожалуй, с особой остротой улавливал поступь грядущей надежды.

Одновременно это были радостные минуты для твоих друзей, которые всеми способами доискиваются смысла твоей жизни. Для твоих друзей, ищущих также оправдания тому, что жизнь твоя сложилась так, а не иначе, желающих, чтобы ты был прощен, и потому радующихся тем минутам, когда ты обращался к будущему — своему и своих сыновей.

Ты долго стоял возле приоткрытой двери и смотрел на сыновей, и надежда все нарастала, и возрадовался твой старый учитель, который полагал, что ты пойдешь дальше по жизни уже исполненный надежды, с твердым решением трудиться разумно и на пользу людям; пожалуй, ты и сам так думал, находясь в кругу своих близких и внемля отрадному человечному звучанию их голосов, которое несет с собой надежду и с этой надеждой врывается в уши сомневающихся и удрученных.

Во время третьей встречи с учителем ты был спокоен, а возможно, даже и кроток, поскольку снова уже облачался в поблекшую кожу смиренного человека.

Текли минуты умиротворения, безгранично располагающие к просветленности разума, и следовало бы приложить все старания и помочь старому сельскому учителю добиться того, чтобы только из таких минут состояла твоя жизнь до самой гробовой доски. Следовало постараться, несмотря даже на тщетность усилий, даже зная, что этим минутам скоро конец, а уж это известно доподлинно, благо известна вся твоя жизнь.

Эти минуты пройдут, и рухнет надежда, и тщетны будут утешения; а все случится из-за пустяка, безделицы, капли рубина, небольшого кроваво-красного кристалла, который ты вдруг увидал на ковре в своей комнате, когда стоял у приоткрытой двери и слушал, о чем говорят сыновья, и тебя наполняла надежда; а рядом добродушно улыбался старый учитель, также проникающийся надеждой, что наконец смог остановить головокружительный, безумный танец, каким была доселе твоя жизнь.