Кристофер Раш - Завещание Шекспира

Я был жалок, да? Хворый человек, готовящийся к будущему, которое, как он прекрасно понимал, никогда не наступит. Но мне так чертовски хотелось, чтобы сделка состоялась, что я заплатил его владельцу сто сорок фунтов и на следующий же день сдал его назад в аренду не просто за грошовую годовую ренту, а практически бесплатно. Хемингс, Джон Джексон и Уильям Джонсон, хозяин «Русалки», пришли вместе со мной, чтобы подписать и заверить договор. Продано господину Уильяму Шекспиру, дворянину из Стрэтфордана-Эйвоне, в графстве Уорик.

– Да, здесь в бумагах говорится – 10 марта 1613 года.

Я сдал его в аренду одному знакомому, Джону Робинсону, и вернулся в Стрэтфорд, мысленно планируя возвращение в театр. Как несчастный старый калека, который бормочет себе под нос, что он будет делать, когда встанет с постели, – глаза его блестят болезненной решимостью, но это лишь притворство: он знает, что уже никогда не поднимется. Я знал, что вижу Лондон в последний раз. Лондонская жизнь была позади.

И как знак того, что все прошло, именно представление «Генриха VIII» 29 июня того года послужило концом великого «Глобуса».

– А, пожар!

В пьесе в честь прибытия Генриха в дом кардинала Вулси палят из пушки. Искра от залпа попала в соломенную крышу театра и вспыхнула пламенем, которое превратило театр в дымящиеся руины. Слава тебе господи, что меня там не было и мне не пришлось стать свидетелем пожара. Труд всей моей жизни в считаные секунды поднялся в небо и через несколько минут осел пеплом на землю.

Древесина, из которой был сложен «Глобус», была еще от первоначального театра, где поставили мою первую пьесу. А теперь, на моей последней пьесе, театр сгорел. Во всем этом было нечто зловеще-символическое. Какой-то голос, казалось, говорил: «Оставь все это, Уилл, оставь!»

Пуритане ликовали. «Длань Господня, – злорадствовали они, – заставила мерзких актеришек отведать преисподней, которая их ожидала». Но ад был здесь и сейчас. Тогда это казалось истинным адом: сгорели все костюмы, декорации, тщательно выписанные суфлерские книги, сценарии пьес, а вместе с ними – средства к существованию всех сотрудников театра. Работу им давал театр, наш новый мир – который в конце прошлого столетия мы приветствовали шпагами на рассвете на замерзшей Темзе.

«Увидь руины мира», – написал Бен.

Но меньше чем через год мы обратили трагедию в триумф и на том же месте возвели новый «Глобус». Пайщикам он влетел в копеечку. К тому времени я уже продал свой пай и, чтобы избежать потерь, окончательно удалился от дел. Пожар убедил меня, что пришло время вернуться домой и остаться там навсегда. Конец театральных грез. После этого ноги моей больше не было в театре. Я уже никогда не посмотрю пьесы, за исключением финала этой.

– Которой?

Знаком ли ты со стихотворением Рэли, Фрэнсис? Наверное, нет.

– Есть и другие занятия, кроме актерства, старина.

Разве? Печаль, уныние, пустоту и неимоверную боль вызывало во мне сознание, что я никогда больше не увижу сцены и того, что составляло мою профессиональную жизнь, мое моральное и физическое существование: таверну «Русалка» на Бред-стрит, книжные лотки у собора Святого Павла, шпили и дворцы, сверкающие в лучах солнца, толпы зрителей, стекающиеся к «Глобусу», Лондонский мост, Темзу, сверкающую майским утром. И сцену, на которую я выплескивал все мое существо, снова опустевшую без меня.

Прощайте все. Я не был создан для жизни судьи с округлым брюшком или тощего Панталоне, серьезного читателя или сельского дворянина. Вот и я достиг седьмого возраста, выслушивал бабу, которая меня совершенно не знала, разговаривал с цветами, жил воспоминаниями детства и, разумеется, пересчитывал проклятые сливы.

Но иногда скуку развеивал Драйтон. Проездом из Лондона к другу, жившему неподалеку, в Клиффордских палатах, он привозил свежие сплетни. Пару раз приезжал Бен, а один раз, в ожесточенной, но заведомо проигрышной войне со своим брюхом, – даже пришел пешком. Радостные встречи, вне поля слышимости Энн, но очень редкие. Респектабельность набросила покров скрытности на шкуру актера. В его доме останавливался приезжавший на Троицу проповедник. Безукоризненно правоверный Уилл получил двадцать пенсов субсидии от городского совета за каждую кварту хереса и кларета, чтобы славный проповедник прополоскал себе горло и у него хорошо звучал голос во время проповеди.

– На этот раз ты удалился от дел окончательно.

Я начал удаляться двенадцать лет назад, написав «Короля Лира». Уход от дел должен был быть обыденным, естественным и непринужденным, но за пределами дворцовых ворот удалившегося от дел сочинителя ожидала мрачная пустошь. А также потеря авторитета, индивидуальности, смысла жизни и здравого рассудка. Противодействием этому глубоко сидящему страху была работа, работа и еще раз работа. А еще покупки, приобретения. Если честно, я начал удаляться от дел даже не двенадцать, а двадцать лет назад, когда умер Хамнет. Я начал уходить от счастья, начал удаляться от самой его возможности, чтобы приготовить себя к чему-то другому, чему-то, что не было счастьем. Я спустился в долину лет и дожил до пожелтевших листьев осени задолго до того, как пришла моя пора, и начал обдумывать конец. А ведь я был на самом пике славы. Но в чем она состояла? Создавать и разрушать миры, вызывать в людях страсти, воскрешать мертвых, чтобы отомстить живым.

Всему пришел конец. Остались лишь незначительные битвы, такие как с пьяницей и дебоширом по имени Джон Лэйн, который молол что ни попадя и пустил слух, что Сюзанна имела сношения с Рейфом Смитом, торговцем шляпами и галантереей, и заразилась срамной болезнью. В то время Сюзанне было тридцать лет.

– И, без сомненья, она была fedissima conjux [172] Верная супруга (лат.). .

Без сомненья, и матерью первого из своих пятерых детей. Но, будучи врачом, ее муж часто бывал в отъезде, и злые языки пустили слух о его жене. Лэйн был негодяем, и вся его семейка отравляла воздух Стрэтфорда. Кроме того, он был фанатичным противником живущих в городе пуритан, которые глубоко уважали Джона. Этому гнилому паршивцу было выгодно опорочить доктора Холла через его жену. Сюзанна привлекла его к ответу за клевету в консисторском суде при Вустерском соборе, заседание которого состоялось 15 июля 1613 года. Неудивительно, что Лэйн в суд не явился и был отлучен от церкви. Пятно позора было смыто, и буря в стакане воды улеглась.