Кристофер Раш - Завещание Шекспира

Не волнуйтесь, господин Лодж, можно жить, даже если вы не принадлежите к Клубу Умников. Я к нему тоже не принадлежал. У меня не было подходящего происхождения, докторантуры или умения подчинять других своей воле. Где же мне было тягаться со всеми этими эксцентриками, живущими у входа или даже в самой раскаленной докрасна Божьей кузнице? Чокнутый Джек Донн, богоборец Марло, бретер Джонсон и остальные обветшалые гении с ветром в головах, витающих в кембриджских облаках, даже навоз Оксфорда был для них священен. У них было прекрасное литературное образование, но они влачили жалкое существование. Я был не из их стихии, жил тихо, под любым предлогом избегал их шумной компании, тщательно пережевывал свою еду, вел себя благоразумно и осмотрительно и не хотел угробить себя, как это делали они, как не захотел умирать вместе с воинствующими религиозными мучениками. Я мог бы присоединиться к Кампиону, я мог бы последовать за Умниками. Но мне нужно было нанести судьбе ответный удар, отвоевать у нее то, что потерял отец. И поэтому я ориентировался на нетребовательную чернь с ее переменчивыми, но непреходящими нуждами. Она платила мне свои деньги, я принимал ее похвалы, я был человеком ее времени и не боялся данайцев, дары приносящих. Я им верил.

Университетские Умы ненавидели таких, как я. Эти снобы были сплетниками и болтунами, волками в академических овечьих шкурах, которые они носили с гордостью, но их оксфордское и кембриджское образование не принесло им счастья. Нэш обозвал меня дерьмом и невежественным лизоблюдом, ублажающим немытую толпу с Финсберийских лугов за их презренные гроши. Они называли меня навозным олухом, жалким паяцем, слугой-исполнителем, мясником, лавочником, уорикширским простолюдином и так далее. И среди этих человеческих отребьев Роберт Грин был самым желчным. Никто не ненавидел меня так, как Грин.

Ненависть Грина ко мне существовала сама по себе, она была частью него, следствием его злополучной жизни.

Врожденные неудачники вечно недовольны, когда кто-то другой их в чем-то превосходит, и всегда опасны.

А Грин считал любого лондонского писаря с пером в руках лучше себя. И он избрал меня своей последней жертвой, чтобы предъявить надуманные обвинения и излить гнев. Надуманные, потому что он говорил всем подряд, что он, магистр искусств Роберт Грин, был соавтором «Генриха VI» и что я откупился от него какими-то жалкими грошами, и теперь он почти ничего не имеет с колоссальных сборов, которые получаю я. Им воспользовались и выбросили, как хлам. «Чего еще ожидать от деревенского пройдохи и сына ростовщика?» – говорил он, и ему удалось убедить в этом даже себя.

По правде говоря, он действительно поучаствовал в написании «Генриха» – и не он один. Но его вклад ограничился половиной одной сносно написанной сцены. Рука Грина чаще была занята какой-нибудь собственной писаниной, соперничающей с моей, а другая шарила у меня в кармане в поисках аванса. Его имя было издевкой над зеленой травой и гусями – даже винчестерскими! Я расплатился с ним и переписал всю сцену. Тогда у него не было оснований для жалоб. А когда «Генрих» стал гвоздем сезона и добился большего успеха, чем пьесы Грина в «Розе», он вдруг сделался покинутым драматургом, неоплаченным соавтором, гениальным историком, жертвой моего страха перед его недюжинным талантом и зависти, водившей моим пером. Эта байка разгуливала по тавернам, и ее даже инсценировали в Истчипе. На нее не обращали внимания – все это уже слышали раньше. Но Грин упорствовал в своей лжи и продолжал распалять в себе ярость. Вдобавок ко всему его глубоко задело, что до недавнего времени он был главным сочинителем для «Слуг королевы», а теперь их выжили со сцены «Слуги Стрэнджа», с которыми в то время сотрудничал я. Судьба снова подкинула ему свинью, использовав какого-то борова из Стрэтфорда, или откуда он там прибыл! Не дай вам бог оказаться на месте Роберта Грина!

Во время своего последнего большого кутежа Грин и Нэш до чертиков упились рейнским вином и обожрались маринованной селедкой. Когда в грязный город пришла летняя жара, его проспиртованная гниющая туша разбухла от водянки, и все актеры, как он выразился, «смотались», покинув его среди дерьма и хлама, который они после себя оставили. Такова была их благодарность за его гений. Они рассовали по карманам денежки, которые заработали на его пьесах, и отправились обчищать селян и простых ремесленников в провинции, беря последний жалкий грош из их мозолистых рук, а тем временем Грин продолжал помирать с голоду. Чудовищно!

Двое несчастных дураков взяли его к себе жить – сапожник Айзэм и его жена, у которых была лавка в Даугейте. Они распахнули сердца и двери своего дома не только умирающему гению, но и его распутной девке, вместе с их неистовым незаконнорожденным отродьем, издевательски названным Фортунатом, а также братом-головорезом развратной шлюхи, тем самым Стригуном Боллом, – короче, всему счастливому семейству. И вот там, гния в Даугейте среди мышей и блох, гений сочинил свою душераздирающую и проникнутую жалостью к себе лебединую песнь, которая называлась – приготовьтесь! – «Крупица ума, сторицей оплаченная раскаянием. Описание безрассудной юности, вероломства недолговечных лжецов, несчастной беспечности и зла обманщиц-куртизанок. Написано на пороге смерти и напечатано по последней воле автора». Таково полное название памфлета в свойственном Грину стиле. Он более известен как «Крупица Грина».

Речь в нем идет – о ком бы вы думали? – о некоем Роберто, сыне алчного ростовщика, плуте и повесе, ученом малом, которому досталась единственная монета, чтобы купить себе крупицу ума. Он вовлекает своего богатого брата в связь с девицей легкого поведения, и его выгоняют из дома, оставляя без средств к существованию. Горе ему, горе! Оплакивая свою судьбу, он встречает – я тебе покажу, Уилл! – сельского простолюдина, актера-деревенщину с сильным провинциальным выговором. Тонкость намека меня просто изумила. Но и Роберто тоже изумлен, что подобный олух добился большого успеха на сцене, и вот Роберто тоже решает поступить на сцену и так преуспевает в этом, что становится ужасно богатым. Но оказывается, что счастье – не в деньгах (странно слышать такую философию из уст Грина), такая жизнь – жизнь лакея, и Роберто решает, что он выше этого. Уже покончив со старой жизнью, он случайно попадает в разгульную компанию и все теряет – все свое состояние, все – за исключением того самого последнего гроша. Как пали сильные!

И вправду. Роберто – гениальный поэт и драматург, презираемый автор, непонятый человек, одинокий, невезучий, валяющийся в сточной канаве. И вот он поднимает голову и видит, как миллион звезд усеивает небо серебряными монетами, миллионом монет. А у Роберто в кармане лишь одна. Ах, но как много может достичь поэт со звездой в кармане! Вполне подходящий вывод от создателя Роберто, у которого никогда не было золотых слов, да и на эту серебряную монету он купил раскаянье. Грин рыскал по городу, подсматривая и подслушивая, что говорят о его сочинениях, – не то чтобы кто-то ими интересовался, кроме него.