Кристофер Раш - Завещание Шекспира

– Вот и я о том же – ни в коем случае нельзя вносить в завещание слуг!

После смерти отца жизнь маленького Гарри круто изменилась. Его взял на попечение Бергли, а он ничего не делал просто так.

– Бедняжка Генри!

Бедный богатый мальчик. В восемь лет он остался без отца, в двенадцать поступил в колледж, закончил его в шестнадцать. Бергли отдал его учиться в Кембридж, в тот же колледж Святого Иоанна, где когда-то учился сам. Колледж кишел стихотворцами и мужеложцами. Оттуда он прямиком направился завершать образование в Грейс-Инн, где в то время преподавал Фрэнсис Бэкон. Генри изучал юриспруденцию. Предполагалось, что по окончании Грейс-Инн он немедленно женится: так сказать, быстро зашагает к жертвенному алтарю.

– Из Бергли мог бы получиться неплохой палач.

Он им и был. Естественно, он мечтал, чтобы Генри женился на его внучке, леди Элизабет де Вер. Ее мать, любимая дочь Бергли, рано умерла, а отец, своенравный Эдвард де Вер (семнадцатый граф Оксфордский), пустил по миру свои имения и промотал состояние. Брак с Саутгемптоном должен был стать ее утешительным призом. Внучка Бергли, леди Элизабет, была не какой-нибудь молоденькой придворной шлюшкой, которую можно было прижать к обитой гобеленом стене. Де Веры считали, что Саутгемптон должен был быть им признателен.

– А что он?

Никакой признательности у него и в помине не было. Бергли спланировал окрутить своего подопечного, как только тому исполнится семнадцать лет, а невесте пятнадцать. Мать Гарри была вне себя от радости: ведь ее сын породнится с семьей самого влиятельного в стране государственного деятеля. Вдобавок Саутгемптонам во что бы то ни стало нужно было обеспечить продолжение рода. Никаких сомнений не было: необходимо было родить четвертого графа Саутгемптона. Молодая кобылка поджидала молодого жеребца, а пока их обоих холили в конюшнях Бергли.

– Вероятно, отказ жениться дорого ему стоил.

Расплата была жестокой. Когда неблагодарный мальчишка заявил, что он не хочет жениться, по крайней мере пока, Бергли вышел из себя. Гарри нужно было время подумать – хотя бы год, а покуда он раздумывал, он намерен был радоваться жизни.

– Законное желание.

Законное, ведь у него фактически не было детства: он учился с трех лет, включая пять лет в университете, и прямо из колледжа – да в семейную жизнь?

– К черту женитьбу! Она для дураков.

Он хотел быть военным и шагать победным маршем за своим кумиром и идеалом мужества – отважным Робертом Деверё…

– Это который граф Эссекс?

Сам Эссекс сделал блестящую партию, женившись на вдове сэра Филиппа Сидни, погибшего за четыре года до этого на полях сражений у Зютфена. Сэр Сидни олицетворял цвет английского рыцарства, увековеченный в военной славе и венке сонетов. Он завещал Эссексу свою саблю и супругу.

Эссекс отбыл во Францию во главе нормандской экспедиции в возрасте всего лишь двадцати четырех лет. Но стареющая королева Елизавета убедила Гарри остаться при дворе. Он не посмел ослушаться.

– Что до надежд в Нормандию поехать – эти планы нам положительно не по душе, и я прошу, раздумай и останься пред нами, здесь, под лаской наших глаз.

– Сударыня, всецело повинуюсь.

– Вот кроткий, подобающий ответ.

Его хандра рассеялась, хмурое выражение сошло с его лица.

– Но все же не разрешила уехать с Эссексом.

Когда она завела речь о его наследнике, он снова сдвинул брови.

– Нам не нужно, сударь, чтобы ваши семена просыпались в Нормандии. Интересы рода Саутгемптонов должны для вас быть превыше всего.

Вот почему передо мной сидел мой ранний гость в дорогих перчатках.

– Видите ли, Уилл, ее величество обеспокоена. Я здесь представляю графиню Саутгемптон, которая обратилась к лорду Бергли, лорд Бергли – к королеве, а ее величество к…

– Это приказ?

– Ну, скажем так: моя задача состоит в том, чтобы превращать желания в приказы, а приказы в свершившиеся факты. А посему нам хотелось бы, господин Шекспир (в данный момент я обращаюсь к вам как официальное лицо), употребить ваше перо на пользу нашего дела. Уверяю вас, вы об этом не пожалеете, не сомневайтесь – вам щедро заплатят.

– Так ты поэтому начал писать сонеты?

Не забегай вперед, Фрэнсис. Я понимал, что в тот момент мне нужно было заниматься чем-то помимо театра. Публика, когда-то толпившаяся у нашего входа, теперь заполняла собой чумные ямы. Театр опустел, мне нужен был покровитель. И вот он сам постучался в мою дверь. Высочайшие особы желали, чтобы я сочинил для юного графа что-нибудь, что отвлекло бы его от войны и натолкнуло бы на мысль о браке.

– Ты хочешь сказать, что «Венера и Адонис» обязаны своим появлением политическим интригам?

И денежным соображениям тоже. Деньги и политика – влиятельные рычаги, особенно когда у тебя нет денег и в политике ты ноль.

– Не понимаю, что они имеют общего с твоим искусством.

В поэме юный герой не внемлет голосу любви, поддается порыву действовать – и погибает, пронзенный клыком дикого кабана. Клык оказывается сильнее любви, и этот клык можно назвать чумой войны, просто чумой и даже, если угодно, просто клыком. Потому что, несмотря на всю свою красоту, Адонис не оставил копии себя на восхищение потомкам.

Погибни он – с ним красота умрет, а смерть ее ночь хаоса вернет.

– Но ведь ты уговаривал его сделать то, чему он так яростно сопротивлялся, – жениться!

Меня попросили – нет, мне приказали – польстить графу и убедить его сделать то, чего он делать не хотел. Я опасался, что, скорее всего, он даст гневный отпор начинающему поэту-деревенщине, вставшему на сторону Бергли. Мне нужно было завоевывать друзей, а не наживать врагов, и настроить против себя такого театрала, как граф Саутгемптон, в то время, когда театр был в глубочайшем упадке, казалось крайне неосмотрительным.

Но у меня был заказ, и я должен был его выполнить. Я привел доводы в защиту любви и против военной службы, к удовольствию его матери и покровителя и одобрению ее величества.

– Ему понравилось?

Как пчеле цветочный нектар. Он пропустил мимо ушей аллегорию, был польщен посвящением и щедро мне заплатил. А его мать втайне заплатила еще щедрее. Возможно, королева тоже вошла в долю, и даже старик Бергли распахнул свой кошелек, из которого наверняка выпорхнула не одна моль. Для меня это была тайна, покрытая мраком, и когда господин в перчатках нанес мне повторный визит, он принес мне свои извинения. А когда на стол лег увесистый кошелек, в серебристом звоне монет я услышал звонкое звучание рифмованных слов – за месяц я заработал больше, чем в театре за целый год, и явно преуспел там, где другие до меня (включая Нэша) потерпели неудачу. Сочинять для богачей было тоже своего рода актерской игрой, только более прибыльной. «Благодарю тебя, Боже, за чуму», – думал я, она меня не только пощадила, но и вознесла.