Ольга Неклюдова - Последняя командировка

Татьяна спросила неожиданно:

— О чем ты думаешь? (Вопросы, захватывающие врасплох, тоже остались с девичества).

— Знаешь ли, о тебе…

Опять приподнятые брови и недоумение:

— Именно? — точно она ждала, что сейчас он обидит ее, и приготовилась к обороне, а ведь обижать он совсем не умел.

— Какой ты была девушкой… тоненькая.

Польщенная улыбка чуть тронула ее сердитые губы. Она ждала продолжения и даже порозовела. Неожиданно ему пришла в голову запоздалая догадка: «А ведь она всю жизнь в меня немного влюблена». Припомнилось множество подробностей их знакомства, дружбы и что действительно он вначале интересовался ею — ведь она была умница и не лишена обаяния, несмотря на свою некрасивость. Но интерес его был все-таки дружеский, и, когда он познакомился с Женей, младшей ее сестрой, как-то быстро увяла эта дружба, и он начал чувствовать в Татьяне почти врага. Потом все сгладилось, она вышла замуж, вскоре овдовела. И все-таки…

Татьяна ждала продолжения, не сводя с него взгляда. Он сказал, внезапно растроганный:

— Вся наша жизнь протекла рядом, бок о бок, Танечка, и вот мы уже…

— Я не собираюсь умирать, поэтому не подвожу никаких итогов, — сказала она резко и крикнула, обернувшись к дверям: — Женя! Куда ты пропала? Я скоро ухожу.

«Это хорошо, что она уходит», — подумал Дмитрий Николаевич. Общество Татьяны утомляло его.

Но она не ушла. Она сказала, что дождется Игоря — своего племянника и сына Дмитрия Николаевича. Бесшумно вошла Женя и, глубоко, утомленно вздохнув, села за стол. Дмитрий Николаевич подумал, что она стала выглядеть старше сестры, хотя была моложе Татьяны на три года. Женя тоже никогда не была красива — у нее выдается вперед подбородок, маленькие, глубоко сидящие глаза такого же цвета, как у сестры, чуть темнее волосы, которые в молодости были очень густы, длинны и красиво отливали бронзой, а сейчас, потеряв свой блеск, стали седеть; ввалились виски, и серым стало лицо с неприметным носиком и выдающимися скулами, на которых прежде горел румянец. Высокая, сутулая, у нее большие плоские ноги, и она не по-женски широко шагает. Но тогда она все же была женственна и с этими своими живыми, быстрыми и лукавыми глазками, насмешливым хохотом и мальчишескими ухватками. Дмитрию Николаевичу нравились даже ее редкие зубы и слегка сутулые плечи. А как умела она быть умной, нежной, все понимающей, и только часто, очень часто эта Татьяна…

Сестры говорили о чем-то между собой вполголоса, но в этом женском шепоте преобладал и господствовал низкий голос Татьяны, вечно кого-то вразумляющий. Они замолчали, и стало так тихо, что слышно было тиканье настольных часов. Оконная штора была закрыта только наполовину: Дмитрий Николаевич увидел огни над железнодорожным мостом — фонарей было множество, и они сверкали так, словно их только что вычистили. Небо вокруг от этого пронзительного света казалось зеленым.

Дмитрий Николаевич вспомнил юг в холодные, ненастные дни, когда море бывает вот таким же зеленым; вспомнил голые крымские горы, каменных оленей, внезапно вырастающих средь обглоданных осенью кустов, потом Сибирь, где, пожалуй, было еще красивее.

Внезапно Дмитрий Николаевич почувствовал прилив острого волнения и спазму в горле…

— Как тихо у нас, — он поглядел на примолкших женщин. Женя пила чай, Татьяна смотрела на зеленое небо и огни. Она тоже повернулась к нему:

— А вам хотелось бы шума, музыки, огней… — Она опять задирала его, опять была как будто возмущена его невинным замечанием, сделав мгновенно какие-то ей одной понятные выводы. Но он ничего этого не заметил. Он все еще чувствовал волнение, от которого приятно кружилась голова. Ему хотелось говорить, и он начал доверчиво и увлеченно; он пытался объяснить свое состояние:

— Последнее время я чувствую себя как-то странно. Не то я старею — словно сдвиг какой-то произошел, связанный с моим пятидесятилетием, — это в общем, а минутами я чувствую себя таким молодым, каким не был уже давно. И все эти перемены — вдруг. Посмотри, Женя, как светится небо, зеленеет и горит вон, над мостом… И мне вспоминается что-то хорошее и далекое… Потянуло к странствованию, право. В те края, где когда-то, много лет назад, я был счастлив, ну, от молодости все тогда казалось мне необыкновенным… А то — тоска. Точно кто жилы из меня тянет, точно щекочет кто-то внутри… И опять же тянет странствовать. Прожил пятьдесят лет, ничего путного не сделал и спохватился, понимаете? Ты, Женя, понимаешь?..

Женя слушала сочувственно, лицо ее было серьезным и немного тревожным. Лицо Татьяны — неподвижным. Она только немножко таращила глаза, чтобы хорошенько разглядеть это существо, приходившееся ей родней. Она презирала его разглагольствования, его манеру говорить, откровенности его — все ей претило. Резко отодвинув стул, она встала из-за стола:

— Я пошла, Женечка. У меня просто голова разболелась. — И вдруг с искусственной любезностью улыбнулась, показав прекрасные зубы: — Я вам советую, Дима, заняться мемуарами. — Она расхохоталась неожиданно пронзительным смехом.

Женя кивнула:

— Может быть, и правда… У тебя такая интересная жизнь…

— Ну, где там… Лепил, рисовал, продавал и в дом тащил… Сходил с ума, если меня задевали в газетах или сплетню какую услышу. Расцветал самодовольством от всяческой похвалы и не отличал ее от лести… Сколько праздной болтовни, головных болей от вина или оттого, что кто-то не поздоровался, не так приняло начальство. Комплименты секретаршам… И, наконец, успех, бесспорность каждой работы, и не опасны секретарши… И нет надобности заниматься иллюстрациями. И все…

— Господи, что ты говоришь? Разве в этом была твоя жизнь? Зачем лжешь на себя? А творчество? А твоя общественная деятельность? Работа с молодежью, выступления, выставки, поездки за границу. А я? А сын? Все это ничего не стоит? Стыдно, Дима… Чего тебе не хватает? В чем ты можешь себя упрекнуть?

Татьяна, остановившись в дверях, слушала с неопределенной улыбкой. Рекс терся о ее колени.

— Я и сам не знаю, — вздохнул Дмитрий Николаевич. Возбуждение его падало.

— Знаешь, есть такое выражение «беситься с жиру», — сказала Татьяна и вернулась. Она подошла к Дмитрию Николаевичу почти вплотную: — Подумайте о жене и о сыне. Вы всегда думали и теперь думаете только о себе. Взгляните на Женю, на что она стала похожа? Она — старуха. Она полна тревоги за сына, который работает на фабрике как простой рабочий. В ваших возможностях было устроить мальчика в университет. Но вы — самодовольный эгоист и ханжа…

— Таня, перестань сейчас же…

— …и ханжа. Вы не пожелали этого сделать. Способный мальчик со слабым здоровьем, интеллигентный мальчик торчит на мебельной фабрике. А Женя не спит все ночи от тревоги… И если вы хотите жить для людей, подумайте прежде всего о своих близких. Да, вы очень много верного сказали о себе. Вы суетны и тщеславны, вы прожили дурную жизнь. Вы снимали сливочки, вы рвали цветочки, а Женя «создавала вам условия». Она работала, она кормила вас, когда вам пришла дурацкая мысль опять учиться.