Ольга Неклюдова - Последняя командировка

— Пойдемте наверх. Держитесь, держитесь за мое плечо. Можете опираться изо всех сил.

Они медленно шли по лестнице, отдыхая через каждые две ступеньки. Черная худая рука Протопопова давила на Лизино плечо, как будто испытывая меру ее терпения и сил.

Наконец дошли они до дверей палаты. Протопопов снял руку с ее плеча, и Лиза заметила на глазах у него слезы. Глаза эти оказались ярко-синими и блестящими.

В палате спали. Еще не было шести, и сестры не приносили градусников. Лиза помогла Протопопову лечь и бесстрашно, с уверенностью, что так и надо, коснулась его седеющих и неожиданно мягких волос. Он закрыл глаза.

Протопопов не подходил ни к одному типу больных: заискивающие, фамильярно-грубые, беспомощные, жалующиеся, слезливые… Он не называл ее «нянечка» или «сестрица», не называл «девушка» или «эй вы…». Сначала он не называл ее никак, а потом стал звать Лизой.

Он не предлагал ей «доесть» остатки своего ужина, не совал мелочи в карманы халата, но всегда следил за ней настороженно, словно боялся, как бы с ней не случилось чего плохого.

Дежурила Лиза поочередно то в мужской, то в женской палате. Сначала она больше любила женскую палату, а мужчин стеснялась и даже побаивалась, но с тех пор, как там появился Протопопов, она перестала бояться. Кто-то стерег ее, караулил…

Протопопов страдал бессонницей. Лизу это тревожило. Она входила в палату и беспомощно стояла около его кровати:

— Почему вы не пьете снотворного?

— Потому, что в жизни у меня осталось очень мало ночей. Досадно спать.

— А так вы не поправитесь.

— Это неважно.

Однажды он подвинулся к стене:

— Садитесь. В ногах правды нет.

Лиза присела. Лицо ее стало напряженным. Она чувствовала себя почему-то неловко. Он это заметил.

— Сколько вам лет?

— Восемнадцать.

— А моей дочери уже двадцать два.

— У вас есть дочь?

— Да. Были и жена, и дочь.

— Умерли?

— Нет. Я оставил их или они меня — неясно.

Лиза подружилась с Протопоповым, и ночью, в часы его бессонниц, они разговаривали.

Кто знает почему, но только ее одну он пускал в тщательно охраняемый от посторонних «загон души». Он говорил, она молча слушала.

Выговорившись, он засыпал.

Однажды Протопопов сказал ей:

— Вы, Лиза, человек душевный.

И ей приятно было сознавать, что она внесла хоть капельку тепла в жизнь его, одинокую и скупую.

Однажды, проходя мимо женской палаты, Лиза увидела в приоткрытую дверь больную старуху, лежавшую на полу. Возле нее стояло подкладное судно. Старуха пыталась до него дотянуться. Лиза бросилась к ней:

— Агафья Тихоновна, что вы? Лягте, я помогу вам.

— В уборную, — прохрипела больная. Язык у нее заплетался. Когда ее привезли, она говорила совершенно внятно, сама вставала и никому не доставляла хлопот. Но несколько дней назад парализовалась речь и стала подвертываться левая нога. Агафья Тихоновна потеряла память, ощущение времени. Иногда у нее бывали нервные припадки, она билась, срывала с себя одежду, пыталась уйти. Ей было около восьмидесяти.

«Страшно дожить до такого состояния», — подумала Лиза.

Подхватив Агафью Тихоновну, Лиза пыталась уложить ее в постель:

— Я подложу вам судно.

Но старуха сопротивлялась. Вероятно, ей, привыкшей не причинять никому хлопот и самой работавшей всю жизнь на огромную семью, было неприятно, что девушке придется за ней выносить.

Взвалив старуху на спину, Лиза поволокла ее в уборную. «У них нынче дежурит Кукунина. Интересно, куда она запропастилась».

Но санитарку Кукунину она увидела тут же в коридоре. Она стояла, зевая и поправляя платок, огромная женщина, почти без лица, так плоски были его черты. Стояла и пустыми глазами глядела на Лизу, сгибавшуюся под тяжестью Агафьи Тихоновны. С ног старухи свалились огромные больничные тапки, и ноги эти безжизненно висели вдоль Лизиной спины. Около уборной была лужа. Лиза поскользнулась и едва удержалась на ногах. Ею овладел внезапный и острый приступ гнева, чего она прежде за собой не помнила.

— Возьмите же больную. Видите, я падаю.

Кукунина и бровью не повела.

Когда Лиза укладывала Агафью Тихоновну в постель, та забормотала что-то, приоткрыв мутные глаза. Лиза разобрала наконец:

— Нюра, внученька…

Лиза хотела было сказать, что она не Нюра, но, сообразив, что больная тоскует о доме, о внучке, не стала ее разубеждать.

Агафья Тихоновна прижалась коричневой щекой к Лизиной руке, и Лиза заплакала. Она плакала, обняв старуху за шею, как если бы она была ей родная.

В дверь заглянула Кукунина.

— Иди отсюда б… к своим кобелям, — басом сказала санитарка.

Кто-то ответил голосом Лизы:

— Убирайся сама!

От неожиданности Кукунина попятилась.

— Да ты, да ты… соплячка! — взвизгнула она.

Но здесь не было Лизы-соплячки. А тот, кто был вместо нее, наступая на Кукунину, вытеснил ее в коридор и там отчитывал:

— Во-первых, вытри лужу возле уборной. Больные падать будут. Во-вторых, не вздумай Агафью Тихоновну привязывать!

— Да ты ополоумела? Да где ты хамства такого набралась? Мое дежурство…

— Вот именно. Твое дежурство, а ты стоишь как столб, рот разинула, а больные на полу валяются. Я тебя в покое не оставлю. Поговорим у Решетникова.

Кукунина задыхалась от злости. Она рассказывала потом:

— Когда тихоня-то эта начала меня крыть, у меня аж язык отнялся. Хочу сказать, заорать на нее, а у меня получается только «пфы-пфы». Вот ведь языка-то как можно лишиться. Форменный паралич.

Утром Лиза пошла к Решетникову. Проходя мимо женской палаты, где лежала Агафья Тихоновна и еще двое тяжелых, она, привстав на цыпочки, заглянула в дверное стекло: две толстые пожилые женщины, обритые наголо, находились в тупом забытьи. Веревок и досок на их кроватях не было. Зато кровать Агафьи Тихоновны была загорожена досками и перевязана веревками. В этой «упаковке» старушка лежала, как в гробу, как готовящаяся к отправке посылка.

«Мне назло связала…»

Агафья Тихоновна пыталась освободить руки. Худые и темные, они судорожно, беспомощно двигались, натыкаясь на веревки. Глаза ее были закрыты, на лице выражение муки. Она стонала.

«Сейчас я эти веревки…» Лиза рванула дверь, но та оказалась запертой на ключ.

Лиза кинулась наверх, в кабинет главного врача. У Решетникова был народ, пришлось ждать. «Пятиминутка», — сказала проходившая мимо больная и оглянулась на Лизу.

Лиза знала, что «пятиминутка» затягивается иной раз и на час. Ждать было несносно. Она неотступно думала о руках Агафьи Тихоновны — коричневых, горячих, судорожно двигающихся в тщетном стремлении освободиться… И Лиза, не дожидаясь конца совещания, ворвалась в кабинет.

— …Больную связывать! Да, может быть, она мокрая и так лежит часами? Кукунина не вспомнит и не даст себе труда — больно ей надо…