Мария Якунина - Восьмерка

– Лиза, – сказала я, – может быть, я чего-то не понимаю, но по-моему, ты сама всегда утверждала, что наша самая главная задача – правильно выбрать родителей, Появиться и Родиться. А потом уже все остальное. А еще ты говорила, что все как-то само устроится или благодаря кому-то, кто за нами следит и все про нас знает. А значит, тебе не о чем беспокоиться, и если вы с Сережей должны встретиться, то обязательно встретитесь.

Но Лизка продолжала упрямо поджимать губы, и мне на секунду показалось, что мы и в самом деле поменялись местами: это Лиза объясняет мне очевидные вещи, а я спорю и горячусь.

Из Лизкиной капсулы я направилась прямиком к Сереже. Может быть, это было жестоко, но я выложила ему все как есть.

– И если потом что-то пойдет не так, она будет очень сильно об этом жалеть. И ты тоже, – закончила я.

– Я этого не допущу, – голос у Сережи был как обычно ровный и спокойный. – Спасибо, Восьмерка. Ты настоящий друг.

Я шла к себе в капсулу уставшая, как будто отсидела пять занятий по антропологии подряд. Я чувствовала уважение и к Лизе, и к Сереже. Чувствовала, что я не умею и не знаю чего-то, чему научились они. А еще в той самой глубине души что-то противно царапалось и немножко побаливало: ведь из-за меня Лизка не готова была отказаться от Появления…

Не знаю, что такого Сережа сказал Лизе, но к вечеру она уже сидела в беседке и, раскрасневшись, фантазировала, как папа будет встречать их с мамой. И что, может быть, мама даже сочинит в ее честь красивую музыку. И будет играть ее очень часто. А Лизка будет слушать – сначала в животе у мамы, а потом перед сном, засыпая в кроватке.

Лиза и нас заразила этим настроением. И мы начали втроем придумывать, как здорово нам заживется, когда мы все Родимся и станем самыми лучшими друзьями. И можно будет в любой момент обнимать и целовать маму сколько хочется и есть вдоволь мороженого и всяких других вкусных штук, о которых мы пока только читали или которые иногда видели на экранчиках.

Все вместе мы сходили к Смотрителю. И он тоже поддержал наше веселое настроение. И обещал Лизе тщательно протирать ее капсулу каждое утро, зная, как она любит чистоту и порядок.

Так мы смеялись и гуляли до самой ночи. Стало совсем темно, и нужно было расходиться по капсулам, но мы все сидели в беседке, потому что уже наступал тот самый день, в который Лиза должна была уйти от нас к маме с папой. И мне все время хотелось сказать что-то важное, самое важное, чтобы Лиза все поняла. Но у меня не получалось. И у Лизы, и у Сережи, кажется, тоже, потому что мы все перестали смеяться, а наоборот, притихли. И во всем Управлении вдруг стало очень-очень тихо. В саду кроме нас больше никого не было. Тут Лиза вспомнила, что не взяла с собой экранчик, а ей очень хотелось напоследок еще раз взглянуть на родителей:

– Я знаю, что теперь всегда буду с ними, – виновато пояснила она, – но мне хочется еще посмотреть на них вот так, со стороны.

– Я схожу с тобой, – сказал Сережа, поднимаясь.

– Нет, я быстро, – ответила Лиза. – Давайте посидим еще в беседке. Мне не хочется идти в капсулу.

И она со всех ног умчалась по темной дорожке. А мы с Сережей долго сидели молча и разглядывали еле различимые деревья, наши капсулы и вспыхивающие вдалеке огоньки Сада Появившихся. Пока не сообразили, что Лизы нет слишком долго.

В капсуле было пусто и тихо. Кровать застелена новым красным покрывалом. Ни Лизиных тетрадей, ни маленького цветочного венка, который мы как-то сплели в саду, ни самой Лизы.

Сережа сел на землю около капсулы:

– Я ведь даже с ней не попрощался.

Уверена, что это Смотритель все устроил: Лизина капсула стояла ровно напротив Риткиной. Моя скамейка немножко сдвинулась в сторону, и теперь я сидела между двух капсул, чтобы видеть обеих. Иногда они смешно одновременно переворачивались во сне или вдруг принимали одинаковые позы, или укладывались лицом друг к другу так, что издалека казалось, будто они спят нос к носу.

Но вообще было не очень-то до смеха. Ритку я совсем не знала и то немножко скучала по ней, а Лиза… Вот она была, прямо передо мной, живая и настоящая. А все-таки поговорить с ней было нельзя. И неизвестно, когда еще мне придется снова услышать ее наставления. И будет ли такое вообще?

– Все грустишь, Восьмерка?

Мы еще ни разу не говорили вот так со Смотрителем с тех пор, как он рассказал мне свою историю. Сейчас он сидел совсем близко, и я увидела маленькие морщинки около глаз, которые складывались в сеточку, когда Смотритель улыбался.

– Умирать страшно? – решилась я задать самый главный вопрос из тысячи тех, что крутились у меня в голове в последнее время.

Около глаз снова появилась сеточка:

– Не страшнее, чем рождаться. В общем-то, это одно и то же.

– Как это? – удивилась я.

– Вот ты сидишь здесь и печалишься, девочка. Смотришь на свою подругу, которая скоро Родится, и все думаешь – удастся ли вам когда-нибудь снова увидеться? И еще размышляешь, как это странно – только что она была рядом, а теперь уже нельзя поговорить с ней, посоветоваться. И даже по ее поучениям теперь скучаешь.

Мне иногда кажется, что Смотритель умеет читать мои мысли. Ну, или я все время говорю вслух, как тогда, когда этот Олег меня подслушал.

– А когда у человека умирает кто-то близкий, он точно так же горюет, приходит в памятное место, чтобы подумать о своем друге. И больше всего печалится от мысли, что в каком-то другом мире они могут больше не встретиться.

– А что такое «памятное место»? И как сделать так, чтобы этот человек обязательно еще встретил своего друга? Где он, этот другой мир?

– В том-то и дело, Восьмерка. Видишь, как все похоже. Здесь – там, рождение – смерть. Может быть, главное, что и нет его, никакого другого мира. Все устроено по одним законам.

– Вот и Лиза так говорила, – вздохнула я, глядя на подругу, «плывущую в капсуле», – что все устроено, как надо.

– Лиза – мудрая девочка, – с уважением отозвался Смотритель. – Некоторые не понимают этого, прожив всю жизнь. А она поняла, даже еще не Родившись.

– Я бы тоже хотела быть мудрой, – призналась я. – Чтобы всегда делать все сразу правильно.

– Это не мудрость, – улыбнулся Смотритель. – И кроме того, так жить неинтересно. Мудрость в том, чтобы совершать ошибки и учиться на них. Первому ты уже научилась, осталось освоить второе. А сразу только сказка сказывается.

И Смотритель как всегда молча поднялся и не спеша направился вглубь Сада. Правда, в этот раз он ненадолго вернулся:

– Рождаться и умирать немного страшно, но несложно. Самое трудное – жить. А памятное место – это там, где происходило что-то важное, плохое или хорошее, но заставившее тебя запомнить это мгновение. И в это место хочется приходить, чтобы привести мысли в порядок.