Мауро Корона - Двадцать веселых рассказов и один грустный

– Только и умеешь, что деньги на ветер бросать! – вопила она. – Другие, если дают взаймы, имеют что-то взамен, и только ты один строишь из себя дойную корову! Голову включи, придурок! Уж лучше вложил бы денежки, купил бы себе что-нибудь: поле, лес, машину новую или грузовик!

Венанцио, до сих пор ездивший на стареньком «шестисотом» фиате модели Multipla зеленоватого оттенка, отвечал, что эта машина и без того божественна, как, впрочем, и грузовик. У него был красный «леончино» [10] Небольшой грузовик, производившийся в 1960-е годы ( прим. автора ). , в котором возили всё подряд: гравий, доски, песок, огромные бутыли с вином, мешки с мукой... Венанцио относился к нему, как к человеку, и не раз говорил, что грузовичок всегда, в любой ситуации доставлял его домой, даже когда сам водитель лыка не вязал. «Леончино» знал наперечёт все остерии, перед которыми частенько скучал в одиночестве. В те дни было много таких простых и наивных людей, как мой друг, людей, очеловечивавших приборы и машины и расплывавшихся в улыбке, стоило только заговорить о «леончино» или «шестисотом». Факт остаётся фактом: несмотря ни на что, он жил спокойно и величественно, словно огромная лиственница, выросшая на осыпающемся гребне холма дней. Лишь одно ожесточало мягкое сердце Венанцио и омрачало его тихое существование, оживляемое только обильной выпивкой по выходным: встречи с сёстрами. Всякий раз они пилили его за бессмысленное мотовство и за ту серьёзнейшую, с их точки зрения, ошибку, что он не держал денег в банке или на депозитном счёте.

– Венанцио, денежки копить надо! – кричали ему.

– Поймите, – отвечал он, – я отдаю их тем, кому они нужнее, и точно знаю, что все мои деньги в целости и сохранности.

– Негодяй! Тупица! Идиот! – яростно отплёвывалась незамужняя сестра. – Деньги вкладывать нужно, а не на ветер пускать!

Брат угрюмо ворчал:

– Лучше найди себе мужика с хорошим концом, уж он тебя успокоит.

Но в один прекрасный момент он сдался. Это случилось жарким июльским вечером, в пятницу. Венанцио пил. И не в одиночку, а с группой бездельников, еду и выпивку которых оплачивал уже с самого утра. Дело было в остерии «Форель», где по пятницам подавали жареную рыбу. Сестра заявилась туда и с ходу начала его попрекать. Заметив, что под её яростным напором приятели-захребетники пали духом, девица обрушилась с удвоенным пылом на брата:

– Бросай ты этих дармоедов да иди домой, хватит им сосать твою кровушку!

– Оставь его в покое, Чутта, – вмешался хозяин, вываливший брюхо на стойку. – Пусть делает так, как хочет, ему не два года.

Ох, не стоило ему этого говорить!

Девица тут же перешла в атаку:

– Тебя ж устраивает, что они всё подчистую съедают, а? Ты ж на этом зарабатываешь, только успевай денежки подбирать! С болванами вроде Венанцио уже и два дома купил, и земли! Ты ж хитрый, деньги в рост пускаешь, а не задарма раздаёшь!

Вена слушал молча, и лишь когда Лючия, которую все звали Чуттой, выговорилась, проворчал, бросив на сестру убийственный взгляд:

– Ты права, деньжат надо бы посшибать...

С этими словами он порылся в кармане штанов, достал несколько купюр, примерно сто тысяч старых лир, вышел из остерии и сунул их под большой горшок с геранью, стоявший на постаменте у стены автостоянки. Потом он с неожиданной для человека таких размеров ловкостью прыгнул в свой «шестисотый», завёл мотор, врубил первую передачу, разогнался и понёсся, словно локомотив, прямо к цветочному горшку. Раздался такой грохот, что задрожали стекла, а форель в аквариуме повыпрыгивала из воды, как она частенько делает в горных озёрах, охотясь на мошкару.

Никто и понять ничего не успел, а Венанцио уже снова был в остерии – с разбитым носом, которым влетел в лобовое стекло, и мрачной усмешкой на губах. Он утёр кровь рукавом рубахи и, обернувшись к сестре, буркнул:

– Ну, вот и посшибал.

Девица поняла намёк и исчезла. А Венанцио Лима так и не изменил своего образа жизни, оставшись добрым и щедрым. Умер он в семьдесят от болезни, сожравшей его почти мгновенно, но оставил по себе хорошую память.

Что касается славного «шестисотого», то после долгих лет забвения на пыльном складе брошенных машин он оказался в руках Элио Пенны, страстного и скрупулёзного коллекционера старых автомобилей из Бардалоне, что в Пистойе.

На протяжении нескольких лет, может, десяти или около того, пока я был молод и у меня было много свободного времени, я получал лицензию на рыбалку, поскольку лицензия на охоту оказалась для меня под запретом: после трёх судов за браконьерство мне её просто отказывались выдавать. Зато мне нравилось, особенно летом, удить форель в текущем по одноименной долине неспокойном Вайонте, что струится, загадочно извиваясь, многие километры под острыми бритвами пиков Пино и Коль Нудо.

На рыбалку я ходил с друзьями: Зеппом, Карле, Рико, Эрнесто Галотой и другими. Иногда, если мы не были в ссоре, даже с отцом, но это заканчивалось быстро: мы сцеплялись, как только приходили на место. Бывало, рыбачили и на водохранилище, появившемся после возведения плотины, но после трагедии 9 октября 1963 года, когда две тысячи людей обратились в ничто из-за чужих амбиций и интересов, от него мало что осталось.

В наши дни каменистая гряда, неумолимо и быстро, словно огромный айсберг, обрушившаяся в водохранилище, торчит из воды на добрую сотню метров. Вода, некогда подпиравшая самую высокогорную плотину мира, почти иссякла. Сегодня, спустя пятьдесят лет после трагедии, в этом море хаоса остался лишь котлован, жалкий, всеми забытый и обречённый в скором времени совсем исчезнуть.

Мальчишкой я частенько ходил со стариком Челио рыбачить к самым истокам Вайонта. Вместо удочки этот браконьер с печальными глазами пользовался динамитом. В то время он топил жизнь в собственном Вайонте алкоголя и одиночества, утверждая, что она коротка и мы не должны терять времени. Должен признать, человеком он был непростым, закрытым, но мягким по натуре и в то же время циничным до жестокости, особенно в наиболее активный и прекрасный период, сравнимый разве что со взведённой часовой бомбой; период, который называется молодость. Есть совершенно особенные люди, которых помнишь с самого детства, а потом они умирают. Теперь мы сами стали стариками, но полузабытые приятные воспоминания о давно ушедших людях, похороненных в пепле времени, возвращаются к нам, словно порывы ветра взметают опавшие листья, обнажая корни. Этих людей нельзя коснуться, разве что рукой воспоминаний. Потом их место занимают другие, и, может, эти другие – уже мы сами. Жизнь в своём безжалостном круговороте всегда готова сбросить с доски фигуры и заменить их новыми. Но от некоторых друзей не так-то просто избавиться: они забираются в самые дальние, затянутые липкой пыльной паутиной уголки памяти, и лишь дыхание смерти может вытащить их оттуда. Челио – из таких.