Мауро Корона - Двадцать веселых рассказов и один грустный

Зимой скотину держали в большом хлеву на окраине деревни, а летом выгоняли на высокогорные пастбища. Чтобы поднять продажи, приятель открыл агротуристическую гостиницу, и дело закипело. Цены он выставил невысокие, а в период кризиса это самый главный секрет успеха. Впрочем, вскоре обнаружилось, что есть ещё один продукт, производством которого ферма не занималась, но которого, тем не менее, становилось всё больше и больше: навоз. Вскоре вокруг хлева громоздились уже целые горы. Куда деваться? И вот ему в голову пришла очередная мысль – мысль о дерьме, но вовсе не дерьмовая.

На следующий день на шоссе неподалёку от гостиницы появился рекламный щит два на два метра: «Продаю навоз». Так за пять лет мой дружок прошёл путь от скупщика золота до продавца навоза. Владельцы пикапов, мотороллеров, моторикш, тракторов и тачек стекались со всей округи, чтобы прикупить коровьих экскрементов для удобрения полей, садов, теплиц и так далее. Он запрашивал всего два евро за центнер, поэтому быстро избавился от запасов навоза, с некоторым удовлетворением обнаружив, что навоз берут даже охотнее, чем молоко. Вот вам и дерьмовая идея! Обладая врождённой деловой хваткой, он всегда шёл до конца: так или этак, мытьём или катанием, но дожмёт обязательно. И до сих пор победа всегда оставалась за ним.

Но однажды он снова увидел тот же взгляд, что у давешнего мальчишки, – у старушки, пришедшей попросить немного навоза. И нужно-то ей было совсем чуть-чуть – так, пару грядок в огороде подсыпать. Поработав в молодости разносчицей, она и в шестьдесят по-прежнему носила за плечами корзину. Правда, платить за навоз она не хотела, в чём сразу и призналась.

– Деньжат у меня кот наплакал, может, сделаете мне подарок, а?

– Я товар задарма не раздаю, – ответил торговец.

– Так это ж не товар, это навоз! – возмутилась старушка.

Но тот был непреклонен:

– Раз я его продаю, он должен быть оплачен. Вот вещь, вот цена, и эту цену придётся заплатить.

Старушка вскинула голову, и взгляд этой морщинистой, много повидавшей женщины заставил его опустить глаза.

– Позор Вам! – воскликнула она. – Ведь это самая суть, начало и конец жизни! Разве можно за неё брать деньги? Как-то я продала Вам небольшой бриллиант, потому что дошла до полного отчаяния, и пока Вы расплачивались, напевала. Вы этой песни не знаете, а автор уже умер и не поёт её больше. Но миллионы других – не Вы! – эту песню знают и поют до сих пор, всегда будут петь. Вы же – невежда с короткой памятью, таким деньги давно все воспоминания стёрли. Так что повторяю: «Из бриллиантов ничего не родится, а в навозе растут цветы». Как можно платить за то, из чего растут цветы? Стыдно!

С этими словами она загрузила полную корзину навоза и побрела прочь.

На следующий день я ехал той же дорогой и снова увидел рекламный щит. Но вот надпись на нем изменилась. Теперь она гласила: «Раздаю навоз».

Эти слова расположились на самом виду, прямо в центре квадрата. Бывший мороженщик встал на путь исправления.

Как я уже упоминал, помимо вина Олимпио Риве нравились женщины: женщины непостоянные, меркантильные, которых не нужно завоёвывать или, того хуже, постоянно уверять в своей любви; женщины трущоб, дорожных обочин, заброшенных ферм, тёмных закоулков, тенистых садов и задних сидений машин – в общем, Олли предпочитал проституток и часто пользовался их услугами. Едва заполучив деньжат, он покидал деревню и первым же автобусом, а то и автостопом направлялся в бордель, которых знал множество. Он изучил их в совершенстве, один за другим, как грибник изучает грибные места, и навещал методично и регулярно. В регионе не осталось ни единого заведения, предлагающего секс за деньги, которое он бы не посетил. Иногда, хотя и очень редко, он менял область своих поисков, перемещаясь в Венето, столь же близкий, но менее изученный, а потому чреватый неудачами и потерей времени. Путешествовал Олли как правило в одиночку, за дополнительную плату занимая места, предназначенные для депутатов, едущих по служебной надобности, но если случалось выпить, смущение его проходило, и он не брезговал случайной компанией секс-браконьеров вроде него самого.

Нормальные отношения с женщинами Олли завязывал трудно: он был застенчив, неуклюж, далеко не Адонис, с отвисшим брюхом, да и вообще далёк от спортзала. Кроме того, он имел обыкновение закладывать за воротник, что не слишком-то хорошо влияет на матримониальные планы. Но причина отсутствия у него постоянной любовной связи крылась вовсе не здесь. Главной проблемой в этом вопросе являлась мать. Незадачливому отпрыску женщины, чья непоколебимость компенсировалась лишь верой, столь радикальной, сколь и беспощадной, думать о девушках не полагалось: в его жизнь они попросту не допускались. Будь её воля, Олимпио вовсе не выходил бы из дому, а до скончания веков прятался за мамашиной юбкой, словно цыплёнок за курицей. Эта церберша и слышать не хотела о каких-то там женщинах. Без сомнения, все они – злобные ведьмы и развратницы, только и мечтающие совратить её обожаемого сыночка. Так вот, пусть лучше держатся от него подальше! Пока Олли был молод и чуть более привлекателен, а главное, ещё не начал пить, ему случалось встречаться с девушками, имевшими на его счёт серьёзные намерения. Однако, от них пришлось отделаться – так собака стряхивает воду с шерсти после купания. Не исключено, впрочем, что при виде будущей свекрови они сбегали сами: по правде сказать, синьора денно и нощно следила за каждой, всё контролировала и всё за них решала, а частенько и попросту шпионила.

– Эта – нет, эта – ни в коем случае, эта – шлюха, эта не имеет понятия о чести, эта – дочь шлюхи, и бабка её давала всем подряд, эта вовсе никуда не годится... Вон! Все вон!

Какое счастье, что она находила утешение в вере! Убеждённая и истово верующая католичка – это настоящая катастрофа! Олимпио, несмотря ни на что, души в матери не чаял – и в то же время всем сердцем её ненавидел. А также до смерти боялся, поскольку по натуре был маменькиным сынком. Он старался как можно меньше ранить её чувства, но, согласитесь, иногда всё-таки хочется потешить плоть жирным окороком, особенно если привык обедать в одиночестве и всухомятку.

Как-то вечером дружеская компания в составе, если быть точным, трёх человек пригласила Олли в Удине, чтобы поразвлечься с доступными женщинами – доступными, впрочем, для них, но не для него, поскольку у Олли не было ни лиры. А когда в кошельке пусто, доступность превращается в труднодоступность.

– Мы за тебя заплатим, – с обычным высокомерием заявил Остелио Хвост.

– Тогда поехали, – ответил Олимпио, масляно блеснув хитрыми глазками. – Что за вопрос, раз ты платишь?