Кейтлин Моран - Стать Джоанной Морриган

– Так кого вы разносите в пух и прах? Я тоже их ненавижу. Я с вами, ребята.

– Никого не разносим, просто обсуждаем твоего Джона Кайта, – говорит Зизи, кротко моргая. – Пытаемся понять, сколько в нем показухи.

– Показухи ? – говорю я с возмущением. Я настолько поражена, что даже на миг прекращаю обольщать Тони Рича, – то есть поражена я изрядно . Я негодую, как негодовали бы христиане, если бы их привлекли к обсуждению страстей Христовых и объявили, что у креста, который Иисус нес на Голгофу, были маленькие незаметные выдвижные колесики – как у чемодана, – а значит, Иисус, по сути, сжульничал.

– Показухи ? В Джоне Кайте нет ничего показного. Я не думаю, что он притворяется Джоном Кайтом, – говорю я. – Я с ним плотно общалась. В Дублине он отливал в унитаз буквально в двух шагах от меня, когда я лежала у него в ванне, укрывшись его шубой и куря сигарету. Джон Кайт всегда стопроцентный Джон Кайт. Я в него верю, как верю, что Элвис по воскресеньям поет псалмы.

– Ты сейчас процитировала «Eurythmics» в защиту Джона Кайта? – уточняет Зи.

– Да, похоже на то. Я запаниковала.

– Неплохо сказано, – кивает Зи.

Рич выразительно морщится при упоминании «Eurythmics», группы, которую, как я узнала уже потом, он однажды назвал музыкантами «приблизительно никакими. Люди не делают музыку, а просто дрочат, глядя на себя в зеркало».

Я не только люблю «Eurythmics» – мы с Крисси отлично перепеваем «Сексуальное преступление»; Крисси всегда выступает в роли Энни Леннокс, но однажды я еще и мастурбировала, глядя на себя в зеркало. Вернее, в обратную сторону компакт-диска. Дырочка в центре диска периодически совмещалась с той самой дырочкой у меня. Это очень бесило. Наверное, мы с Тони Ричем все-таки не поженимся.

– Люди вмиг просекают свои собственные легенды, – говорит Рич. – Прочитав дюжину обзоров своих выступлений и записей, любой артист теряет невинность, питавшую их изначальную личность. Всякое действие неизбежно становится посвящением себе самому. «ABBA» превратилась в «Bjorn Again» за годы до появления «Bjorn Again».

– А у меня есть легенда? – спрашиваю я у Рича.

Рич пристально смотрит на меня и явно оценивает, что видит: черная подводка для глаз, шляпа-цилиндр, спущенные петли на чулках, короткое платье, сигарета в руке. Мне нравится, когда он на меня смотрит.

– Ты еще формируешь свою легенду, – говорит он, глядя мне прямо в глаза. – Но мне что-то подсказывает, что это будет лихая история. И умри все живое.

У него потрясающий рот. Мне все равно, что он сейчас говорит. Я просто хочу, чтобы эти губы касались меня. Боже мой, стоит только представить, как они прижимаются к моему животу и скользят вниз, все ниже и ниже, и я вся намокаю. Как на тех фотографиях в «Каталоге всей Земли», только все это происходит со мной. Со мной настоящей, повсюду. Всегда.

Господи Боже! БОЖЕ НА НЕБЕСАХ! Пожалуйста, послушай меня сейчас! Потому что я предупреждаю: мне нужны поцелуи. И уже в ближайшее время. Мне нужны поцелуи, или я просто умру. Да, поцелуи. Они увлажнят мои пересохшие губы и остудят мой внутренний жар – мне нужно кому-то отдать это пламя, что выжигает мне рот. Как птенец, не умеющий добывать себе пищу, кормится из материнского рта. Интересно, смогу ли я охватить ртом весь рот Рича – если держать его голову неподвижно, если прижаться к нему крепко-крепко. Если у нас что-то будет . Если я обойду целый мир, заставляя всех встречных со мной целоваться. Может быть, именно так и следует поступить.

Я погибаю без поцелуев.

Мне надо успеть на свою электричку.

Часом позже, в последней электричке домой – все еще полупьяная от вина, джина, поцелуя Джона Кайта и рта Тони Рича, – я размышляю о том, что было сегодня. Сигареты, спиртное, важная информация, что интервью – не любовные письма, что я теперь журналист, а не фанат. И что я лихая девчонка. То есть бесстрашная, дерзкая, злющая. И умри все живое. Так меня отрецензировал Тони Рич, а Тони Рич – умнейший из всех музыкальных критиков, кого я знаю.

У меня в сумке лежит блокнот, где я уже начала делать заметки для порученного мне обзора очередного альбома провальной группы под названием «Игры разума». Альбом совершенно посредственный – обычная средней руки халтура от инди-попа, – и я уже сочинила пару витиеватых абзацев, пронизанных легкой, но очевидной издевкой над их категорической бесперспективностью как музыкального коллектива. В частности, я написала по поводу их вокалиста Алека Сенклера, туповатого тщеславного человека с блондинистым маллетом, начесанным спереди и на макушке: «Такая прическа придает ему сходство с какаду, которому кто-то приклеил на голову фотографию озадаченного человеческого лица».

Я зачеркиваю все абзацы, кроме этой последней фразы, и начинаю по новой.

«О господи, почему этого недоумка с попугайской прической выпустили из клетки и дали ему записать второй альбом? Или он сбежал сам? – пишу я. – Не пора ли звонить в Королевское общество защиты птиц, чтобы они высылали спасателей изловить беглеца? У них же должны быть какие-то специальные ловчие сети? Или, может быть, бросить ему горсть изюма, начиненного снотворным порошком, как в книжке «Дэнни – чемпион мира»? Лучший способ охоты на фазанов и прочих птиц. Да, отличная мысль! Подмешаем ему «Секонала» и будем смотреть, как с неба валятся стаи незадачливых Сенклеров. Бдыщ! Бдыщ! Бдыщ! Вот они падают с потолка. Кстати, «бдыщ» рифмуется с «дрищ», что очень точно характеризует каждую композицию на альбоме: сплошное дристалово и ничего больше».

Я еду домой на последней электричке, и умри все живое.

В следующие два месяца я себя чувствую пьяной, причем постоянно. Отчасти меня опьяняет мгновенный успех моей новой роли: лихая девчонка, которой сам черт не брат.

Я хожу на концерты со своим журналистским блокнотом и с саркастическим выражением на лице слушаю очередную безнадежно посредственную инди-группу, потом возвращаюсь домой и рублю их в капусту. Это значительно проще того, что я делала раньше – старалась быть милой насчет музыкантов, и, если честно, так даже веселее. Зачем смущенно топтаться, пытаясь вступить в разговор о «Фаусте», если можно перемахнуть через барную стойку и выдать всем по стакану бухла? Все любят безбашенных плохих девчонок.

Мои теперешние обзоры мгновенно становятся хитами – моя репутация в журнале взмывает ввысь, как ракета. Я работаю шесть дней в неделю – у себя в комнате, за новым компьютером, купленным на гонорары, – потрошу незадачливых музыкантов, поливая их грязью, и получаю по семь пенсов за слово. Агрессивный напор – весьма выгодное предприятие. Лихие наезды – хорошая и стабильная работа. Злость открывает дорогу в будущее.