Кейтлин Моран - Стать Джоанной Морриган

– Йо-хо-хо! – говорит он фальцетом.

– А то! – отвечаю я тоже фальцетом.

Мы танцуем и пьем вино под «Ночную лихорадку», «Трагедию» и «Пустые слова», и уже под «Мне нужно кое-что тебе сказать» дружно падаем на кровать, оба вспотевшие и слегка пьяные.

– Боже, «Bee Gees» такие геи , – говорю я в перерывах между словами песни. Мы с Крисси, конечно же, подпеваем. Лежим в обнимку, как раньше, когда мы были совсем-совсем мелкими. Возимся, словно щеночки, на одеяле. – Мне бы хотелось, чтобы у меня был друг-гей. Интересно, в Вулверхэмптоне есть хоть один гей? Или их всех пристрелили?

Крисси слегка напрягается, как бы деревенеет, а потом тяжко вздыхает.

– А Кенни разве не гей? Ваш редактор в журнале? – говорит он. – Разве вы с ним не дружите?

Я на секунду задумываюсь о Кенни. О Кенни в его коротеньких шортах из обрезанных джинсов. О Кенни, который глотает свои кошмарные амфетамины и тайком слушает «Yes».

– Он не того плана гей, – говорю я.

И тут вдруг включается свет, и в комнату входит разъяренный папа.

– Что вы тут топчетесь, как стадо слонопотамов? Близнецы пытаются заснуть, – говорит он, глядя на нас, развалившихся на кровати.

Он мгновенно врубается в обстановку: грохочет музыка, я лежу, навалившись на Крисси. Сжимаю в руке бутылку «MD 20/20».

– Ага, понятно, – говорит папа. Вся его ярость вмиг угасает. Он протягивает руку, выразительно впившись взглядом в бутылку.

– Пробковый сбор.

Я предпринимаю жалкую попытку спрятать бутылку под кофту, но папа стоит с протянутой рукой, папа ждет. Я отдаю бутылку ему, и он отпивает хороший глоток. Как истинный профи.

– Примерно пятнадцать процентов, – говорит он, поднимая бутылку на свет и оценивая новый уровень содержимого. Секунду подумав, он отпивает еще глоток.

– Плюс чаевые, конечно. – Он возвращает бутылку мне.

Потом садится на кровать, заставив нас потесниться, и опять отбирает у меня бутылку.

– И не забудем про НДС, – говорит он и отпивает еще глоток.

В бутылке почти ничего не осталось.

– Так что вы тут делали? – интересуется папа, глядя на диски и плотные бандерольные конверты, разбросанные по всей комнате.

– Я разбирала почту. Я же теперь музыкальный критик, мне шлют материалы. Это достойные экземпляры. – Я показываю на одну стопку дисков. – А это убожество как оно есть. Буду их подвергать сокрушительной критике.

Папа смотрит на кучу конвертов, и взгляд у него какой-то странный. Я не сразу врубаюсь, что с ним такое, а потом до меня доходит: точно в таких же конвертах он рассылал свои демки по лондонским студиям звукозаписи, и эти демки потом возвращали, сопроводив вежливыми отказными записками: «Уважаемый ПЭТ МОРРИГАН, благодарим за представленные к рассмотрению материалы, но к сожалению…»

Пауза явно затягивается.

– Скоро я о тебе напишу, папа, – говорю я. – Просто мне нужно выбрать момент.

– Да, – кивает папа. – Нужно выбрать момент. Время решает все. Точный расчет. Ритмы Вселенной. Сложные взаимосвязи. Хитросплетения.

Я смотрю на него. У него совершенно стеклянные глаза. Похоже, сегодня как раз такой день, когда папа держится исключительно на таблетках.

Я не забываю о папе, просто я… занята другими делами. В основном занят мой рот. С того разговора прошло два месяца. Я встречалась с Тони Ричем уже шесть раз. Последний раз – у него дома, где я остаюсь на ночь якобы на «девичнике» у подружки: три долгих, влажных, протяжных часа поцелуев при свете экрана его компьютера, что зеленовато мерцает в углу, демонстрируя недописанную статью о «My Bloody Valentine». В конце концов я забираюсь на Тони сверху, и его лицо тонет в тени.

В ту ночь у нас не было секса, потому что у Тони «вроде как есть постоянная девушка», но этой «вроде как девушки» больше нет, когда я в следующий раз приезжаю в Лондон.

– Я снова холост и одинок, – сообщает он в пабе после редакторского совещания, потом хватает меня за руку, тащит наружу и целует уже в дверях, на жарком летнем пороге. Я поднимаю глаза и вижу, что половина редакторского состава высунулась из окна и наблюдает за нами, всячески выражая свое одобрение, пусть даже и очевидно язвительное. Я машу им рукой, как королева, а Рич делает пальцами знак победы, и мы снова целуемся. В конце концов наблюдателям надоедает на это смотреть, и они отлипают от окон.

Мы возвращаемся в бар и пытаемся включиться в общий разговор, но мы оба так одурманены возбуждением, что сосредоточиться невозможно при всем желании: его руки шарят по моему бедру, забираются мне под юбку, и я сижу рядом с ним, прижимаюсь к нему и чувствую, как его сердце колотится под рубашкой.

– Вам не кажется, что их надо оставить наедине? Панды должны размножаться без посторонних глаз, – говорит Кенни, когда становится ясно, что мы сейчас категорически неспособны к коммуникативному взаимодействию, на что явно указывают мои расширенные зрачки и отрешенные реплики Рича, совершенно не в тему и невпопад.

Я беру Рича за руку и увожу обратно на улицу. Мы снова целуемся. Потрясающее ощущение. Совсем не такое, как с Поцелуйщиком. Это полный, чистейший восторг. Рот у Рича огромный и упоительный – как нескончаемый праздничный пир, великолепный банкет, на который меня наконец пригласили. От таких поцелуев кружится голова. От таких поцелуев мертвые возвращаются к жизни. Он держит в ладонях мое лицо, и каждое его движение пронизано неторопливой, ликующей радостью – я абсолютно уверена, что это лучшие поцелуи за всю историю человечества. Это первые поцелуи за всю историю человечества, за всю историю Вселенной. Мы изобретаем их прямо сейчас. Еще десять минут назад никаких поцелуев не было и в помине. Если кто-то возьмется дойти до истоков этого удивительного явления, он придет прямо сюда – к дверям пиццерии напротив вокзала Ватерлоо, где такси проезжают мимо, и люди проходят буквально в шаге от нас и совершенно нас не замечают, и Тони Рич целует меня в уголки рта – неспешно и вдумчиво, – а потом снова уходит вглубь. Кроме нас, больше никто не додумался до такого. Мы были первыми. Самыми первыми.

Когда кто-то целует тебя вот так, ты вся – истома и сладость. Ты – канун Рождества, ты – ракета, летящая на Луну, ты – стая жаворонков над лугом. Мои туфли вдруг стоят миллион фунтов, мое дыхание чуть отдает шампанским. Когда кто-то целует тебя вот так, ты становишься смыслом всего мироздания.

Именно я предложила поймать такси – именно я расстегнула первую пуговицу, когда мы проезжали по мосту Ватерлоо. В книгах галантные кавалеры всегда говорят барышне: «Ты уверена?» – прежде чем открыть дверь в квартиру, но Тони не стал терять время на глупый вопрос. От меня исходила такая волна желания, что мы оба были как пьяные – и когда возбужденный мужик прижимается к тебе своей мощной эрекцией в течение часа, все вопросы обычно бывают излишни.