Кейтлин Моран - Стать Джоанной Морриган

И мы рухнули на постель и занялись сексом.

Потеря невинности – странная штука, когда размышляешь об этом не первый год. В сексе как таковом не было ничего удивительного – если не считать поцелуев, сравнимых с рождением сверхновой звезды, которое не предсказал бы даже сам Нострадамус от мастурбации, пока оно не случилось бы с ним, с его собственный ртом. Технически все было именно так, как я себе и представляла – влажные пальцы, жадные рты, и вдруг – наконец-то! – ты ощущаешь кого-то в себе .

В тот раз я не кончила, но меня это тоже не удивило. Мне хотелось просто заняться сексом – я никогда не задумывалась, каким именно сексом. Каким-нибудь. Совершенно не важно каким. Главное, чтобы он состоялся. Все прошло замечательно, было приятно и весело, а когда все закончилось, мы еще долго лежали рядышком и смеялись. Так я лишилась девственности с Тони Ричем, который когда-то был просто буковками в журнале, а теперь оставил синяки у меня на бедрах, когда вцепился в меня обеими руками и выкрикнул мое имя. Да, он выкрикнул вслух мое имя: «Долли!» – словно самое первое слово на свете. И на долю мгновения мне неожиданно стало грустно, что он назвал меня Долли, а не Джоанной, – но тогда я не придала значения этой грусти.

Мне наконец стало видно, как я проявляюсь во внешнем мире. Занимаюсь сексом, печатаюсь в журнале. Потихонечку складываюсь в зримое изображение на том конце телескопа.

Так что нет, секс меня не удивил. Он не был чем-то неведомым и непонятным – чем-то, что можно осмыслить, лишь испытав на себе.

Но меня поразило другое: ощущение полной включенности в происходящее, когда ты вдруг получаешь всего человека целиком для себя. Впервые с тех пор, как ты была совсем маленькой, кто-то смотрит на тебя – и видит только тебя одну, и думает лишь о тебе одной, и хочет только тебя, и для этого вовсе не нужно ложиться под лестницей, притворяясь мертвой.

Мне так понравилось снимать с Рича рубашку, что я думала, что умру. Снимая рубашку с мужчины, наконец ощущаешь себя взрослой женщиной. Четырнадцатилетние девчонки не раздевают мужчин в постели. Только женщины раздевают мужчин в постели.

И вы с ним вдвоем – спрятались ото всех в комнате за закрытой дверью, – и никто не ворвется и не помешает. Никто не прервет разговор на самом интересном месте, никто не испортит вам вечер. Никто не скажет, что бар закрывается и всех просят на выход. И не будет печальных моментов, когда надо уже завершать телефонный звонок – или когда зажигается свет, музыка умолкает и тебе нужно идти домой, в одиночестве по темным улицам, после концерта или вечеринки.

Мне казалось, что это и есть истинная причина, по которой всем людям так отчаянно хочется секса. Потому что им хочется хоть ненадолго укрыться в этом крошечном тихом пространстве, где нет никаких других дел, кроме как просто быть вместе – одному человеческому существу рядом с другим человеческим существом, когда вам больше не нужно ничего хотеть. Это прекрасная конечная цель. Конец всех вещей.

Так уютно и мило – просто лежать рядом с ним. Он берет мою руку и переворачивает ее так, чтобы мягкий свет лампы упал на внутреннюю сторону плеча и предплечья. Вся рука в следах от укусов – из тех времен, когда мне было плохо.

– Ты что, сама ставишь себе засосы? – говорит он вроде как в шутку. – У тебя бурный роман с самой собой?

– Да. Но у нас свободные отношения. Мы встречаемся и с другими людьми.

Он делает горячие сандвичи с сыром и шампиньонами.

– Это главное, чему я научился в Гарварде.

Вроде самые обычные сандвичи, но они ощущаются деликатесом.

И у него есть бутылка красного вина.

– Из ближайшего магазина, так что заранее извиняюсь.

Мы пьем вино из зеленых стеклянных бокалов, и это так мило . Так очаровательно . Я и не думала, что в случайных половых связях может быть столько очарования.

По моим представлениям, почерпнутым исключительно из книг, второй сеанс секса должен быть медленным – даже отчасти мечтательным – и гораздо приятнее первого, но когда мы доедаем сандвичи и снова ложимся в постель, наш второй секс получается еще исступленнее первого, и хотя я все равно не кончаю, кончает он , и я себя чувствую невероятно… полезной. Мужчинам необходимо кончать – и моими стараниями это произошло. Моя задача простая, и я сделала все как надо.

Утром я ему сказала:

– Надо будет при случае повторить.

И он сказал:

– Возвращайся скорее.

И мы с ним целовались на остановке, пока не пришел мой автобус и не увез меня прочь, и я сидела, прижавшись губами к оконному стеклу, чтобы охладить их после всех поцелуев. Поцелуев, которые не охладили мой пыл, а распалили меня еще больше.

Возвращаюсь домой, в Вулверхэмптон. Ощущения просто улетные. Как будто я воин, вернувшийся из победного похода. Из всех достижений нашей семьи за минувшую неделю мое достижение, безусловно, самое выдающееся. В любом другом, правильном мире я распахнула бы дверь ногой, как лорд Флэшхарт в «Блэкаддере», и объявила бы домочадцам: «О, ДА. ДЕФЛОРАЦИЯ ПРОШЛА УСПЕШНО. ЗА МЕНЯ МОЖНО НЕ ВОЛНОВАТЬСЯ», – и прошлась бы по комнате, и родители с братьями хлопали бы меня по плечу и всячески поздравляли. Может быть, даже устроили бы в мою честь праздничный ужин.

Но в нашем далеком от совершенства мире так делать нельзя. Да, это несправедливо – очень несправедливо, – но мне приходится делать вид, что неделя была совершенно обычной, и я вовсе не возбуждала мужчин до состояния монументальной эрекции, не участвовала в поцелуях, претендующих на олимпийское золото, и не добилась того, что мужчина, посещавший университет В АМЕРИКЕ, кончил в мои не столь высоко образованные гениталии.

Пытаясь придумать, как сгладить конфликт между моими внутренними устремлениями и внешними социальными ограничениями, я расхаживаю по дому с самодовольным, надменным видом.

– Что у тебя с лицом? – спрашивает Крисси, входя в кухню, где я делаю себе сандвич с сыром.

Меня не было дома два дня, и теперь у меня ощущение, что все поверхности в нашей кухне перманентно измазаны маргарином. Все помещение – сплошной риск для здоровья. Раньше я этого не замечала.

– В смысле – что у меня с лицом? – Я режу сыр, всем своим видом излучая надменность.

– Оно явно просит кирпича, – говорит Крисси, глядя на меня в упор. – Прямо-таки умоляет, чтобы его от души отхлестали по двум щекам одновременно, как в «Трех балбесах». Что с тобой происходит?

– Ничего, – говорю я, укладывая сыр на хлеб. – Просто… я что-то разгоряченная в последнее время. Ну, знаешь… Как ненасытное животное.

– Ты и есть ненасытное разгоряченное животное, – говорит Крисси.

– Спасибо!

– Животное вроде мисс Пигги, – продолжает Крисси. – У тебя точно такой же пронзительный громкий смех, когда ты смеешься над собственными идиотскими шутками. И, как у мисс Пигги, у тебя в заднице шарила мужская рука, – добавляет он, хитро прищурившись, и выходит из кухни.