Юрий Красавин - Полоса отчуждения

— Зачем? — насторожилась она. — К чому пристало!

— Да старые ведь валятся! Фасадную я из нового материала сделаю, а эти убрать, распилить, порубить на дрова.

— Пусть стоят, пес с ними. Есть не просят.

— Да ведь некрасиво, мам!

— Ну и наплюнуть! Погоди вот: зарастет все малинником…

— Она привыкла к ним, — объяснила Нина, оправдывая свекровь. — Четверть века жила с изгородями, а теперь вдруг ты снимешь. Ишь какой! Явился тут…

Мать оглянулась, услышала, что говорит невестка.

— Дак знамо, привыкла. Как же без них! Этак-то что огорожено, то и наше, а без изгороди — приходи, кто хошь?

— Мам, ну соседи же вон не отгораживаются друг от друга! — настаивал сын. — У них только межи, и все. Теперь ведь ни коров не держат, ни поросята не гуляют на улице, ни куры. А кому надо забраться в твой сад, того изгороди не остановят. Так что я смысла в них не вижу.

— Чего они тебе, мешают, что ли? Ишь, только бы ему ломать чего-нибудь.

Сын пожал плечами, досадливо нахмурился.

— Вон возьмись у сарая крышу залатай, если у тебя руки чешутся. Губерою-то я купила.

— И уборную, милый Леня, надо новую, — добавила жена. — Я нынче в ней — извини меня — чуть не провалилась!

— Да и я-то уж побаиваюсь, — сказала хозяйка удрученным тоном. — Думаю, ухнешь вот так — и не вылезешь.

— Сделаем! Дайте только срок.

— Ухайдакаешься, — Нина засмеялась.

Да, куда ни кинь взгляд, дела сами заявляли о себе. Леонид Васильевич остановился посреди огорода, почесал в затылке по извечной мужицкой привычке: с чего начать?

Нина выждала, когда свекровь отошла, сказала, понижая голос:

— Вообще мы с тобой несколько иначе все представляем.

— А именно?

— Я, например, думала, что буду тут грядки копать, цветы сажать, поливать, полоть… Так настроилась, а тут гляжу, прежде чем за приятную-то работу браться, сколько всякой черновой?!

— Ничего! — сказал он бодро. — Справимся. Главное — начать.

Весна! Погода капризна, день на день не приходится: вчера уж так ли вечером хмарно было и холодно, даже печку я топил, а нынче с утра солнышко, тепло…

— Вообще, надо признать, подзапустили мы материно хозяйство, — донесся до меня через раскрытое окно голос Леонида Васильевича; это из соседнего огорода.

Дом Анастасии Сергеевны Овчинниковой смотрелся со стороны почти солидно — этакий присадистый, основательный пятистенник, но вот все, что его окружает, как-то по-старушечьи легкомысленно. Стволы яблонь зачем-то обмотаны тряпками, вишни подперты рогатыми кольями, на изгородях навешано железяк — проволока ржавая, в основном… Кстати, как ни встречу ее где-нибудь на улице — всегда что-нибудь несет: и дощечку бросовую подберет, или вот старой проволоки круг. И это не от жадности, я думаю, а от хозяйской запасливости.

У меня иногда хватает бестактности спросить:

— Анастасия Сергеевна, к чему хотите приспособить это дырявое ведро (моток проволоки, кусок фанеры)?

— А пригодится в хозяйстве! — скажет она в ответ.

Для нее это не что-нибудь, не мусор или лом, а «добро».

— Мне даже совестно, — слышу, признался Леонид Васильевич. — Что думают о нас соседи?

Он отпиливал у яблонь омертвевшие сучья, а жена его собирала в корзину склянки, черепки, консервные банки и выгребала граблями старую траву и всяческий мусор из вишенника.

— А соседи о нас вот что думают, — ровно отвечала ему жена; голос у нее всегда этак благожелательно-диктующий, учительский. — Приезжают, мол, белоручки да чистоплюи, до матери-старухи им дела нет.

— Что, неужели прямо вот так и…

— Да уж можешь не сомневаться!

«Ну, не совсем так, — подумал я, слушая разговор супругов, — но в общем-то где-то близко к истине».

— Не казнись, — утешала мужа Нина, и по голосу слышно: улыбается. — Не ты один виноват, есть и еще кое-кто.

— Кого ты имеешь в виду?

— А теоретик-то? Небось почаще нашего приезжал всегда, детей своих на каждое лето привозил, а картошку, яблони, ягоды отсюда увозил. Мог бы и приложить свои белые руки к чему-нибудь.

— Теоретику некогда, дачу строит. Второй этаж возводит…

Это они о зяте.

Он приезжает на собственных «Жигулях» нежно-зеленого цвета, подкатывает бережно, вылезает солидно. Худощавый, с глубокими залысинами, одет довольно небрежно — всегда в старенькое, и если б не заграничные темные очки, можно было бы принять его за человека вполне рядовой профессии. Но мне, например, известно, что он неплохой специалист в какой-то из военных отраслей. Я сам однажды слышал, как он сказал: «Я — теоретик, а в какой области, вы все равно не поймете, даже если б я вам и попытался растолковать. Но сделать этого, увы, не могу, у нас все засекречено».

Зять-теоретик производит впечатление очень утомленного человека. Наверно, много работает. Или из-за дальней дороги? Живет он с женой Валентиной и двумя детьми то ли в Ярославле, то ли в Горьком. Двоих детей дошкольного возраста неизменно на каждое лето привозит сюда, теще, в начале июня, а забирает в конце августа.

Анастасия Сергеевна всякий раз водит его по огороду, показывает, что где у нее растет и зреет, он молча слушает, одобрительно кивая головой, что-то кратко говорит. Если она угостит свежим огурчиком или редиской, он схрупает предложенное неторопливо, задумчиво; при этом они обсуждают не что-нибудь, а именно этот огурчик.

Что тут скажешь: серьезный и внимательный, уважительный человек.

Обычно он переночует у тещи и рано утром уезжает. А перед тем, как уехать, они вдвоем носят к машине банки с вареньем, мешочки с чем-то — наверное, с сушеными яблоками, — насыпают в багажник картошку или спелые сливы… После этого он неторопливо, как бы осторожно, уезжает.

— Лень, да чай, наплюнуть! — слышу я голос матери. — Чего ты их отпиливаешь! Ведь не мешают.

— Ну, некрасиво, мам. Мертвые же сучья.

— Повредишь яблоню-то, — сердится она.

Мне слышно, как он объясняет ей, зачем нужно непременно обрезать омертвевшие ветки у яблони, а в голосе уже прорывается нетерпение и досада.

— Не мешай! — заключает он.

Вот я хочу отметить, что зять-теоретик такого никогда не позволяет по отношению к матери, то есть к своей теще. От него не услышишь резкого слова. О, это полная противоположность Леониду Васильевичу! Сын нетерпелив, легко раздражается, порывист, даже вспыльчив, а зять вежлив, внимателен, несуетлив. Мне кажется, матери с зятем легче, нежели с сыном, и он ей каким-то образом ближе, понятней.

В этот день в хозяйстве Овчинниковых затеяли большую уборку — так сказать, аврал.

Сверху мне было видно, как Леонид Васильевич или Нина выволакивали из-под крыльца, с терраски прутяные корзины без днищ, прохудившиеся фанерные ящики, картонные коробки, гнилые доски, а за сараем посреди участка, на котором обычно сажали картошку, загорелся костер. Все спрятанное с соображением «вдруг пригодится!» теперь бросали в огонь.