Юрий Красавин - Полоса отчуждения

— Так и написано — «Кача»? — спросила Шура.

— Ну! Этот ленинградец, между прочим, сравнивает ее с Охтой. Мы с тобой Охты не видели, судить не можем, а вот что касается Качи…

Общежитие, в котором они оба оказались некогда волею судеб, еще незнакомые друг другу, стояло почти на берегу этой речушки. Именно переходя через нее по мосту, они поднимались в гору, чтоб посидеть рядышком, глядя на город. Там стояла часовенка, составляющая ныне одну из главных достопримечательностей города; именно на этой горе он ей сказал однажды: «Ты пойдешь за меня замуж?» На что она ответила, слегка побледнев от волнения: «Пойду».

— Читай дальше.

— «Здесь приплюснутые одноэтажные, низенькие домики. Все удивительно серо и однообразно…»

Опять они переглянулись и засмеялись.

— «Город спрятался между горами. Енисей течет по окраине».

«По окраине»?.. Всеславины очень живо обсудили это: в пору их знакомства, то есть четверть века назад, Енисей рассекал город надвое, пополам, и неизвестно еще, которая половина была больше. Значит, в тридцатых годах совсем не существовало того, что ныне на правом берегу, раз сказано, что он тек «по окраине» города; это означает, что на другой стороне Енисея не было ни улиц, ни заводов, ни трамвайных линий. Таков был Красноярск в тридцатых годах.

— Ну-ка, Митя, что дальше пишет этот ссыльный? Кстати, как его зовут?

— Кириллов Алексей. Работал редактором газеты в Новгороде, Чудове, Ленинграде. Насколько я могу судить, его сослали после разгрома так называемой зиновьевской оппозиции.

— Просто сослали, и все?

— Вернее, как бы направили на работу в глубинку Вот он в Красноярске собирается в дорогу. — Дмитрий Васильевич скользил глазами по строчкам. — Может, отправится на юг, вверх по Енисею, а? Доедет до Новоселова — тогда оно существовало? — оттуда попадет в Анаш, а там, глядишь, и в твою деревушечку Тесь. Что он там увидит, кого встретит?

— В тридцать пятом? Отец с матерью уже были в Малой Теси. И Рая у них уже родилась, и Катюша. А меня еще не было.

— Явится туда, а навстречу ему идет крестьянин Анисим Осипов с женой и ведет за руку старшую свою дочь Раю. И мы сейчас об этом от Кириллова Алексея узнаем: какие они, что сказали…

— Читай, читай, — поторопила Шура.

Минуту он молчал, потом сообщил разочарованно:

— Нет, поехали на север, в Казачинск. Жалко…

— Жалко, — сказала и Шура.

— Но послушай-ка, — разве это не похоже на быт твоей Теси? Вот он пишет: «Днем остановились в деревне, у одного колхозника. Удивительно скверно живут. Переселенцы из Белоруссии. В хате, что в Ноевом ковчеге, — и чистых, и нечистых. Штук пять ребят. Теленок, куры. Огромная семья кроликов…»

— Похоже, — улыбнулась Шура. — У нас отец тоже кроликов разводил. Помню, держал их сначала на чердаке, там сено, труха всякая, а они нор нарыли, до потолка доскребались.

— «Пока мы чай пили, поминутно и бесцеремонно заходил в избу поросенок. Увесистый пинок хозяйки его почти не смущал».

Шура засмеялась:

— Это да, знакомо…

— «Пол прямо на земле, с дырами. О двойных рамах понятия не имеют. Дверь сразу во двор (впрочем, это здесь почти везде). Парадокс: чем больше леса, тем сквернее постройки…»

Этот парадокс обсуждался ими раньше: почему в Тиунове, где так трудно добыть лесоматериал, дома строить любили, а в Малой Теси — в окружении-то лесов! — некоторые семьи в землянках жили… О горницах ли речь! Шура всегда защищала тесевских сибиряков, напоминая, что-де обстоятельства были крайне тяжкие: переселения, раскулачивания, организация колхозов, война… А теперь, слушая свидетельства очевидца из годов тридцатых, она как бы отрезвела.

— Да, Митя, — сказала Шура сокрушенно, — я хоть и упрямлюсь, толкуя про горницу, хоть и стою на своем, а, к примеру, наша-то изба горницы как раз и не имела. Это у других я видела нарядно убранные комнаты. Некоторые жили неплохо, с нами не сравнишь. Вот хоть бы соседи наши Шинкаревы: у них дед Сергей — и столяр, и плотник, пасеку свою держал, а его сын Сергей конюхом работал. Дед Васильченков вместе с Шинкаревым делали сани, телеги, конные грабли; у него сын Илья — кладовщик. Ну и управляющий нашей фермой Андриян Степанович… Вот у них и дома были крепкие, и хозяйства справные.

— Чего ж твой отец? Смекалки не хватало или силенок?

Приехал отец в эти места с Черниговщины в середине двадцатых годов, позванный сюда то ли братом, то ли дядей своим. Говорили, что он в ту пору бойкий был, деятельный, свято уверовавший в наступающую новую жизнь. В семейных преданиях осталось, что, будучи комсомольцем, он отправился на строительство железной дороги, а вот что это была за дорога? Старшие сестры уверяют, что это та самая, которую строил будущий создатель романа «Как закалялась сталь», но тут явный недостаток достоверной информации. Точно известно, что именно там, на строительстве дороги, он повстречался с будущей своей женой. Поженившись, они уехали в Красноярский край, куда звал их брат или дядя.

Родственник, расхваливший здешнее житье, не обманул: земли много, лесу тоже, покосы немереные — только работай, не ленись. К двадцать девятому году у отца с матерью, поселившихся недалеко от Енисея, возле Павловой горы, были уже и дом, и лошадь, и две коровы, а помимо этого отец завел еще и чуть ли не целую ферму свиней. Тут его и раскулачили: за свои хозяйственные успехи понес он примерное наказание — все отобрали, самого куда-то услали; то ли год где-то отбыл, то ли два.

В его отсутствие жене пришлось туго: ни жилья, ни хлеба, ни одежи-обужи. Непонятно даже, где она с двумя детьми в это время жила, чем кормилась, где ютилась.

Вернувшись из мест не столь отдаленных — дальше Сибири посылать-то некуда! — отец возымел лютую ненависть ко всяческого рода частному владению, проявил в этом завидную активность, и его… выбрали председателем колхоза в деревне Березовке. Невероятно, но факт. Теперь настал его черед потрошить справных хозяев: Березовка состояла сплошь из зажиточных единоличников, потому как была в отдалении, в глухой тайге, а уж народец там вовсе никакой власти не признавал. Просто жил в свое удовольствие единоличными хозяйствами, да и все тут: понастроили бревенчатых хором, благо лес кругом; скотину развели, благо земли вокруг и покосов вдосталь.

Тем непреклоннее повел себя новый березовский председатель, искореняя частную собственность, чем и пробудил к себе столь же непримиримую ненависть.

И лежать бы ему с проломленным черепом или простреленной грудью (однажды шапку прострелили), но месть ему была уготована другая: в соответствующую инстанцию пошел донос, что-де ведет Анисим Осипов антисоветскую пропаганду. А тут еще, на беду, обобществленные свиньи передохли… Не успел он опомниться — уж опять в лагере.