Юрий Красавин - Полоса отчуждения

— Ну, сначала узнайте насчет работы. У нас тут только один завод, а то все учреждения. Потом походите по городу — может, найдете и квартиру.

Мы оставили под ее присмотром свои узлы и вскарабкались на песчаный обрыв, дивясь тому, что сосны подступают к самому его краю и корни некоторых обнажены — деревья стояли на них подобно домам на сваях.

Нам чрезвычайно понравилось, что поблизости от берега, прямо в лесу, оказался стадион; хоть он нам с Таней был не нужен, но наличие его — где еще, скажите, есть такой вот стадион, окруженный прекрасным сосновым лесом? — настраивало на бодрый лад. Мы пошли далее и оглядывались, радуясь. Наверно, именно такой лес называется мачтовым — стволы сосен были столь высоки и столь прямы, что походили на туго натянутые струны между небом и землей; их ровное басовое гудение, ей-богу, можно было различить за шумом вершин. Дятел стучал, да и не один. И уж совсем умилила нас белочка, что процокала, будто стро́жа: ведите себя прилично, не шумите — здесь не просто лес, а храм.

Помню то чудесное состояние души: мы были молоды, приехали в незнакомое место, чтобы начать совершенно самостоятельную жизнь — вдвоем, еще не привыкшие к этим словам: муж и жена. Про наши поцелуи под этими соснами я умолчу, они подразумеваются.

По одной из тропинок, которых в бору было множество, вышли на рынок — тут за крытыми прилавками сидели женщины, продавали яблоки из своих садов, лесного урожая грибы — по два-три белых или подосиновика в кучке, головки чеснока и укроп в пучках. Но опять нас удивила необычность: одна из женщин продавала картины, написанные масляными красками, судя по всему, недавно. Они были в простеньких рамочках и, может, потому выглядели очень провинциально: два-три пейзажа — мосточки через реку и склонившиеся к воде ивы, причудливо отраженные в воде облака да еще портрет синеглазого мальчика с собакой.

Мы купили по яблоку и грызли их, рассматривая картины, прислоненные к запертому и заросшему травой овощному ларьку; странная раздвоенность была в каждой из них: торжество и великолепие природы рядом с ветхими человеческими творениями (мосток, лодка) — и над этим разверзающиеся небеса; мальчик на берегу — все окружающее его прекрасно, а глаза парнишки полны страдания.

— Это Павлик… сирота, — сказала, подойдя к нам, женщина этакого простого, домашнего вида: в платочке, при фартуке.

— Ваши картины? Вы писали?

— Что вы! Зять…

— Передайте ему, что нам понравилось.

— Всем нравятся, — вздохнула женщина, — а никто не покупает. По десять рублей любая…

Где уж нам было приобретать картины! Мы спросили, не знает ли она, где можно найти частную квартиру для нас двоих. Она долго думала, будто припоминая, потом сказала:

— Право, не знаю… Многие ищут. Спросите возле второй школы у Маруси-Матроски: она живет, дом на две половины. Только на дежурстве она сейчас, билеты на пароход продает да проверяет.

Усмехнулась и добавила:

— Разве что замуж собралась, так ей не до квартирантов.

Мы поняли, что речь идет о той самой женщине, что на пристани. Должно быть, городок невелик, и тут все друг друга знают. Но раз та Маруся-Матроска не предложила нам с Таней жить у нее, она квартирантов пускать не намерена. А что значит «замуж собралась»? Ну, это какая-то местная новость, что у всех тут на языке.

Хоть и состоял городок сплошь из частных домов, однако же того, что искали, мы не нашли; то есть в одном месте нам могли едать комнатку, но очень уж грязную да тесную; в другом квартиранты собирались съехать недели через две-три, не раньше; в третьем нам не понравились хозяева — они по какому-то поводу были крепко выпивши.

Но нам очень понравилась и медлительная полноводная река Панковка с дремлющими по берегам ивами, что впадала тут в Волгу, и деревянные мосточки через нее, и этакий деревенский вид улиц. Было во всем окружающем мирное спокойствие, дремотность. На окраинной улице мы видели выходящее через выгон стадо коров: значит, горожане отнюдь не чурались сугубо сельских занятий.

— А что, не хуже, чем Клинцы, — заметил я.

— И не хуже нашего Калязина, — сказала Таня.

Странное дело! — пока ходили по городу, спрашивая о квартире, мы уже почувствовали его своим. И тем не менее пришлось ни с чем вернуться на пристань. Вид у нас был понурый: день прошел, а все хлопоты напрасны. Тетя Маруся выслушала наш рассказ сочувственно, вставляя иногда:

— Картины малюет Федя Овцын. Малюет-то хорошо, да еще лучше пьет… Дак боятся вас пускать на квартиру: сейчас двое, а оглянуться не успеешь, уж и трое — кому охота квартирантов с малым дитем иметь!..

Своего дома тетя Маруся не предлагала, а когда я спросил, только отрицательно покачала головой.

Солнце клонилось к закату, пора нам было подумать и о ночлеге. Самое лучшее — сесть бы на пароход и поспать в каюте, а утро, говорят, мудренее вечера.

Мы стояли, изучая расписание парохода, когда тетя Маруся опять подошла к нам:

— Я б вас пустила к себе, но… Сейчас я дежурство сдам, вместе пойдем, посмотрите. Если понравится, бог с вами, живите.

Надо ли говорить, как мы обрадовались!

Причина сомнений тети Маруси стала нам ясна, когда мы пришли к ней домой. Вспыхнувшая было радость — «Есть квартира!» — поутихла при первом же взгляде на этот пятистенник; конечно, он знал лучшие времена, только очень давно. Теперь же одряхлел, осел на теневой угол, покачнулся и словно бы задумался: то ли упасть, то ли постоять еще немного. Передняя половина, глядевшая на улицу, была пободрее, в ней жила хозяйка; а нам предназначалась задняя, обращенная окнами в огород. Пожалуй, только то понравилось нам, что каждая из половин имела свое крылечко, а это немаловажно для нашей свободы и независимости. Ну и сад-огород был у тети Маруси роскошный: яблони со сливами, вишни, малинник, кусты смородины — все в таком захламленном и буйном виде, словно тут не ступала нога человека. Лишь грядки были ухоженными, а всему остальному, даже крапиве, хозяйка предоставила полную волю.

Приободрившись немного при виде двух самостоятельных крылечек и сада-огорода, мы вошли в дом, то есть в его заднюю половину, и тут вовсе пали духом: потолки низкие — рукой достанешь, пол неровный, половицы шевелились под ногами, печка полуразвалена, трещины в оконных стеклах заклеены полосками бумаги, обои на стенах издырявлены неведомыми насекомыми и изрисованы причудливыми разводами: то ли от сырости из подпола, то ли от протекающей крыши.

— От того и другого, — объяснила хозяйка кратко в ответ на мои предположения.

И ко всему этому прибавлялось то еще, что в застойном воздухе господствовал душноватый запах плесени: давненько уже здесь никто не жил.