Леонид Иванов - Леший

А как зайдет по дороге в контору Валерий Иванович на укол, так глаза поднять на него боится, румянцем вся зальётся, слова за зубами застревают. А он-то мужик понятливый, видит, что девка по нему сохнет. И хоть натура кобелиная, а боится незримый порог переступить. Точнее — боялся, пока она однажды не поскользнулась в валенках на отскобленных от снега половицах фельдшерско-акушерского пункта да ему в объятия не упала. Ну, и понеслось! И губы сразу встретились, и страсть воспылала… А опомнились оба уже на кушетке, когда всё кончено было.

Так ведь за первым-то разом и второй, и третий пошли… А однажды Валерка и на ночь у медички остался.

Дома, конечно, скандал был. Верка медичку всякими непотребными словами называла, его ругала кобелём, готовым на всякую сучку вскочить. Потом схватила ребятишек, наскоро одела и к матери своей Ефросинье убежала.

Вечером Валерка к тёще пошёл с женой мириться. Выслушал все упрёки в свой адрес, Ефросинья и про батьку его распутного немало нехорошего вспомнила, но дочке строго-настрого наказала домой вертаться. Мол, ребятишки пусть у неё переночуют, а им надо в постель вместе ложиться. Не гоже ругань промеж себя под одеяло укладывать.

Вроде и помирились, и Валерка медпункт стороной обходил, слава богу, что дети на удивление не болели, а то как бы Насте к ним по вызову идти, ума не приложить. Так зима прошла, дело к весне близилось. Не сказать, что Верка с Валеркой холода прожили из души в душу, но и из мати в мать тоже не ругивались. А потом уж на пасху дело было, из-за пустяка какого-то расскандалили. Ну, Верка медичкой-то и попрекнула. Мол, конечное дело, с ней-то куда лучше, она и обходительная, и стройная, не то что жена после двух ему рождённых детей. Так как-то слово за слово и до большой ругани дошло. Валерка-то возьми да дверью хлопни и из дому уйди.

Ночевал у Игоря, с которым после той злополучной поездки на двойке дружба крепкая завязалась, а Верка решила, что у медички. Поутру к той пришла на разборки свои бабьи. А девка ни сном ни духом ни про их вчерашний скандал, ни про то, что Валерий Иванович дома не ночевал. А как до Валерки слухи, что Верка чуть медичке глаза не выцарапала, дошли, так он жену свою по-мужицки, по-деревенски и поучил ремёнными вожжами. Отстегал как следует да и ушел к Насте.

Справедливости ради сказать, та его никак к себе не пускала. Увидела в окно, что в медпункт идёт, и на дверь изнутри крючок накинула. Подёргал Валерка дверь, постучал, по-хорошему просился, а потом сел на крыльце на ступеньки и стал ждать. Совсем уж стемнело, а он всё сидит, домой не уходит. Ну, Настя и открыла, чтобы поговорить по-хорошему. Да это хорошее-то опять на кушетке и кончилось. И остался Валерка ночевать у своей зазнобы. И ночь, и другую, и третью.

Верка такого вероломства стерпеть не могла. И когда на четвёртую ночь муж домой не пришёл, уклала ребятишек в постель и отправилась в сумерках к дому супостатки. И Чёрного ручья не испугалась, и тёмный лес не устрашил.

К дому медички со стороны огородов подкралась. Видела, что лампа горит, но может её муженёк и не там вовсе, а опять у Игоря от супружеских обязанностей отлынивает. Только к стене подошла, слышит, Валеркин голос в избе. Да весёлый такой, беззаботный, и та, сучка жидконогая, как птичка весенняя, про что-то радостно щебечет. Шторы задёрнуты, их самих-то не видно, но по голосам слышно, что не укол поставить её муженёк на медпункт зашёл.

Прислонилась спиной Верка к бревенчатой стене, да скоро обессилено опустилась на завалинку и задумалась. А тем временем в доме лампу загасили, и у самого окна голоса послышались. Негромко что-то там поговорили голубки, потом кровать заскрипела, и до Верки донеслось, как сладко застонала девка в объятиях её мужа.

Сама она никогда так не стонала. То ли до самого сладкого Валерка не доставал, то ли она устроена была не так, как эта птаха залётная. Ох, и взбесилась Верка от услышанных стонов! Кинулась было со всех ног домой, да руку в карман фуфайки сунула, а там коробок спичек, которые всегда с собой носила, чтобы баню растоплять.

От огорода обратно вернулась, дом вокруг обошла, у калитки сена кто-то небольшую охапку оставил, схватила, под окно, за которым медичка сладко стонала, подложила, спичку чиркнула, огонёк весело по сухому сену поскакал, на бревенчатую стену перекинулся. Прошла к крыльцу, палкой ворота подперла, вертушку завернула, чтобы не выскочили, и медленно пошла вдоль спящей улицы.

На околице остановилась, на распахнутый на зиму отвод облокотилась и стала смотреть, как ярко разгорается пламя стоящего на другом краю деревни дома, как огонь охватил уже все стены и жадно пожирал освободившуюся от снега и подсохшую на весеннем солнце крышу из старой дранки.

А когда пожар заметили и начали выскакивать из своих домов соседи, Верка повернулась и не торопясь отправилась домой. Там, поди, скоро уже и дети должны были проснуться. Как бы одни без мамки не перепугались.

— Мальчики, просыпаемся! Попки подставляем!

Голос дородной медсестры лет шестидесяти отогнал глубокий сон, в котором пребывал Леший после вчерашнего наркоза и вколотого на ночь обезболивающего. Анемподист обвел взглядом потолок от стены до стены, скосил глаза на соседа справа. Этот тщедушный наивный мужичок заселился в их палату буквально за полчаса до того, как Лешего повезли на операцию. Он даже не успел расслышать и тем более запомнить имя новичка, знал лишь только то, что был он откуда-то из Россошей.

Сестра, позвякивая ампулами, двинулась от двери к первой у стены тумбочке.

— Мальчики, мальчики! Просыпаемся скорее, у меня там еще двадцать человек. Подставляем попочки для уколов! Не боимся! Обещаю, больно не будет.

— Да уж и радости мало, — проворчал Николай, поворачиваясь на левый бок и подставляя для укола оголённую от полосатых больничных штанов ягодицу.

— Вот, молодец! — растирая спиртовым тампончиком место укола, похвалила сестра. — Держи сам, мне некогда с вами нянькаться.

— Да уж погладила бы еще маненько, а то две недели без бабы, — закокетничал было Николай.

— Я тя так поглажу, что сразу вылечишься, — оборвала его медсестра. — Держи, давай ватку.

— Ох, на самом интересном месте разбудила, — заворчат лежащий у окна Ефим. — Был он самым молодым в палате и всё норовил заигрывать с медсестрами, даже если они, как эта, были вдвое его старше.

— Подворачивайся давай, жеребец, — беззлобно проговорила сестра, мазнула ваткой и всадила иголку.

Следующим был новенький сосед Анемподиста.

— Вот смотрю я на тебя, Березин, и думаю, тебе бы место не в деревне своей на тракторе, а в мединституте экспонатом работать, а то не верят студенты, что человек от обезьяны произошел. На тебя посмотришь, все сомнения отпадают, уж больно ты волосатый весь. Вон даже укол некуда ставить, вся попа в шерсти.