Джой Уильямс - Подменыш [litres]

Джо и Свит. Тимми и Джейн. Фрэнни и Ашбел. Энджи и Джесси. Питер, и Трип, и Трэкер.

Когда они были маленькими, они играли с животными, вырезанными Аароном для детей Эммы, теми фигурками, в которых угадывалось не игрушечное отчаяние. Они и теперь, когда единственным ползунком среди них оставалась Энджи, продолжали играть с ними, впрочем, не столько играть, как упражняться, держа их перед собой и проскальзывая в их мысли, в тени, в которых детские мысли становились оленьими… медвежьими… птичьими… тем самым воссоздавая себя в животных Аарона, которых он сделал, чтобы отгородиться от этих мыслей.

Но эти фигурки, пусть и похожие на те, имели форму детей. И сделал их Сэм.

Перл уселась на корточки, чтобы лучше их рассмотреть. Сэму было почти семь. Семь – это число совершенства, завершенности. И взрастила его старуха. Сэм поднял одну из фигурок. Свет заиграл на ней. Перл показалось, что она почти различает сквозь нее какой-то размытый образ. Этому научила Сэма старуха. Сперва она научила его, как дурачить себя в детских мыслях, а потом – как дурачить других относительно его подлинной природы…

Перл покачала головой, словно была одна. Сэм не мог сделать эти фигурки. Он был всего лишь мальчиком, слишком маленьким, чтобы даже пользоваться ножами. Перл смутилась. Были только фигурки, сделанные Аароном. Никаких других не было. Аарон видел то, что вырезал. Он жил с этим. Аарон жил в аду. Адом был зверь, тело зверя, внутри которого были другие звери…

Перл смутилась. Сэм вдруг куда-то пропал. Она почувствовала себя так, словно упала. Она встала. Дверь с шумом захлопнулась.

Перл, не уходи. Куда ты идешь?

Перл стояла у бассейна. Дети тянули ее за руку.

– Почему ты была на четвереньках, Перл? Ты что, решила заболеть?

– Садись, Перл, – сказал Ашбел. – Питер будет показывать фокус.

Они мягко принудили ее сесть обратно на стул. Теперь бассейн был пуст, не считая ворона, пьющего со ступеньки на мелкой стороне. Ворон был птицей, не пожелавшей вернуться, когда Ной послал его с ковчега. Он был проклят ужасной жаждой. Крылья ворона блестели, как нефть. Он погрузил клюв в воду и запрокинул к небу. Август был месяцем жажды.

Перл вылила в стакан остатки вина. В кубиках льда плавала этикетка. Херувим на черном фоне.

– У меня новый фокус, – сказал Питер. – Смотрите.

Он расставил остальных вокруг себя. На нем были синие брюки, на которых он нарисовал оранжевые молнии. Этот мальчик был совершенно одержим магией. Ему хотелось распиливать надвое других детей и стрелять им в зубы пулями. Томас не позволял ему такого. Питер заявлял, что у него есть старый жезл Германна [30] Александр Германн (1844–1896) – знаменитый американский иллюзионист. , которым тот однажды сделал связку сигар из бороды президента Улисса С. Гранта. Питер даже не хотел, чтобы его звали Питером. Он хотел, чтобы его звали Ибис-неодолимый, хотя никто его так не звал.

У него были ровные высокие скулы и длинные гладкие волосы, но, как и Трип, он все время изменял внешность чернилами, предпочитая индейскую раскраску, которую он срисовывал с карточек «Прямая стрела», собранных кем-то еще давно из упаковок «Пшеничной соломки». В конечном счете он хотел стать всеми, кем только возможно: прорицателем, заклинателем, эскапистом. Он часами отрабатывал фокусы в своей комнате, заваленной всякой всячиной, где вещи терялись с концами.

Комната его была восточным рынком, полным диковин и безделушек, пестрым ворохом из «Арабских мистических четок», «Дьявольских платков», «Египетских водяных камер», «Таинственных монет», «Ручных молний», «Летающих рыб», «Волшебных тростей», «Прыгучих шелков», «Заколдованных сигарет», «Бирманских браслетов» и «Вампирских блоков». То обстоятельство, что невозможное было плодом его собственных упорных трудов, нисколько не лишало его зачарованной увлеченности. Он был истинным магом, вечно изумлявшимся успеху, который он так тщательно продумал. Время от времени он даже демонстрировал, как действует та или иная иллюзия. Все знали о внутреннем устройстве его Неистощимого цилиндра. Внутренние стенки цилиндра казались гладкими, но в действительности были чуть скошены и скрывали секретные отделения, наполненные причудливыми вещицами, за крохотными защелками. И хотя другим детям было это известно, фокус им не приедался, ведь они никогда не знали, что именно окажется там на этот раз.

– Приготовьтесь к потрясению! – кричал Питер, начиная вытягивать нить рождественской гирлянды изо рта.

– Ого! – кричал Тимми.

Ему бы хотелось доставать по желанию подобные штуки из своих кишок. Это было восхитительно-отвратительно. Все эти штуковины, блестевшие желудочными соками и перемазанные апельсиновыми мармеладками и шоколадными бисквитами.

Гирлянда на влажном проводе кольцами падала на траву. Лампочки не светились. На самом деле, они были довольно чумазые, как цветочные клубни, вынутые из горшков. Лампочки – зеленые, и красные, и синие – закручивались, поднимаясь, вокруг ног Питера, и казались загадочными и живыми.

Питер доставал изо рта искусно сделанную звезду. Звезда была большая, остроконечная. Кончики были коричневыми от ржавчины. Питер подергивал плечами от возбуждения.

– Что скажете? – обращался он к ним взволнованно. – Здорово? Это не взаправду, я знаю, что вы это знаете, но это грамотно сделано?

Перл аплодировала. Дети голосили и хлопали в ладоши. По небу стремительно плыли облака, и Питер выглядел подсвеченным со спины, размытым по контуру в предвечернем свете. На горизонте была лодка, не больше пальца ребенка. Снова пророкотал гром и упали первые капли дождя.

– Мы должны вернуться в дом, – воскликнула Перл. – Здесь находиться опасно.

– Я люблю электромагнитные бури, – сказал Трип. – Ты знаешь, что мертвое дерево, если его ударит молния, может ожить?

– Да, – сказала Перл.

– Ты в это веришь? – спросил Трип изумленно.

– Пожалуйста, – сказала Перл, – бежим сейчас же в дом.

Они радостно бросились врассыпную к дому. Перл последовала, пригнувшись, за ними. Добежав до крыльца, она вся промокла. Она остановилась, тяжело дыша. Этот особняк был ее домом. Такая мысль казалась ей невероятной, даже через столько лет. Но другого дома у нее не было, если только не считать домом свое тело – удручающая мысль – эта обшарпанная башня из костей и воды, в которой она обитала почти безвылазно, одинокое пристанище, однако же всегда занятое, не говоря о постоянных посетителях, а также о гостях и заезжих путешественниках, полное толкотни, и сумбура, и алчности, и взаимности. Кто-то заглядывал лишь мельком, другие оставались очень надолго; были гости, поражавшие воображение, были и зануды. Ханжи и распутники, мамочки и головорезы, философы и серые мышки. Тело как дом. Где можно встретить едва ли не любую причуду. Жалкая свалка.