Моника Вуд - Один на миллион

Вот так и продвигалась их дружба, мелкими шажками да малыми рывками. Он продолжил, спотыкаясь, напевать эту мелодию, которая Уне запомнилась как совершенно идиотская вещь — человек пытается договориться с Богом за бутылкой виски, плод религиозного периода, который переживал Говард после того, как убили Фрэнки, и перед тем, как она ушла от него. Сколько раз она сидела на Вудворд-стрит в этом лохматом зеленом кресле, слушала унылый протестантский голос Говарда, умирая от желания поставить на их проигрывателе «кросли» пластинку Джимми Дуранте.

— Говард был абсолютный трезвенник, — сообщила Уна. — Так что сухой закон вообще никак на нас не сказался.

Куин продолжал напевать.

— Честное слово, Уна, это совсем неплохо.

— Может, твоим религиозным приятелям понравится, — сказала она. — Которые скоро выстрелят.

— Очень может быть, — ответил он и напел еще несколько тактов. — Я представляю, как это будет звучать с профессиональным виброфоном.

Уна понятия не имела, что такое виброфон, почему-то это слово напомнило ей, как подпрыгивали ящики с нераспроданными нотами в кузове грузовика, который привез их на Вудворд-стрит. Бедный Говард, такое великое разочарование. Вдруг ей пришло в голову: она подарила Куину граммофонный валик, чтобы показать, что не чужда музыке.

— Надеюсь, вы не позволите этим ребятам спасать вас, — сказала она.

— В их смысле — точно нет, — хитро посмотрел он.

— Ага, у вас на них свои виды, — ответила она.

— Если собрался большой зал, какая разница, кому молиться — Богу или дьяволу, — пожал он плечами.

— Я постепенно урегулировала свои разногласия с Богом. Но вы мне, пожалуй, симпатичней в союзе с дьяволом.

— Во мне не больше дьявольского, чем в страховом агенте, Уна, — сказал он. — У меня есть только работа. Вот что я люблю.

— Так это же просто прекрасно, — ответила она.

— Хочется верить, что твой выбор чего-нибудь да стоит, — тихо заметил он.

Он спрятал листок с нотами и протянул ей руку.

— Рад был познакомиться с вами, Уна.

— Так вы же ничего не знаете обо мне. Я ничего вам не рассказывала.

— Вы даже удивитесь, как хорошо я читаю между строк.

И она вдруг почувствовала, что ее и правда разглядели, и простила ему то, что он уходит.

Затем послышалось бодрое фырчанье на подъездной дорожке, это командир скаутов подъехал на своем сером фургоне.

— Здравствуйте, мисс Виткус! — крикнул он, вылезая. — Простите, что мы поздно!

Красивый, здоровый, доброжелательный, он шел по дорожке, ведя за собой мальчика — того же возраста, что предыдущий, — в несуразно сидевшей одежде и с одним-единственным значком. У этого мальчика не было круглых серьезных серо-голубых глаз. У этого мальчика не было тонких, как прутик, запястий. Этот мальчик не сказал: «Как приятно с вами познакомиться», будто романтический герой из фильма сороковых годов.

Этот мальчик вообще не произнес ни слова, пока двое мужчин меряли взглядами друг друга.

— Я как раз закончил работать, Тед. Семь недель, как договаривались, — сказал Куин.

— Да, я знаю.

Маленький скаут вертел головой, глядя то на одного мужчину, то на другого.

— Я не ожидала нового мальчика, — сказала Уна.

— Мы не хотим бросать вас на произвол судьбы, мисс Виткус, — сказал командир скаутов. Его униформа была безупречно отглажена, несмотря на жару. — Это Ноа.

Новый мальчик пробормотал что-то нечленораздельное. О нет, он совсем не годится. Наверняка окажется тупым, или скучным, или ленивым, вплоть до отвращения к труду. Как бы то ни было, Уне хотелось, чтобы они оба поскорее убрались прочь, эти близнецы — столпы общественного порядка в одинаковых коричневых рубашках. Даже если соглашаться на другого мальчика, пусть он приходит по воскресеньям. Или по пятницам. Ей не нужен новый субботний мальчик.

— Ты ошибся на неделю, Тед, — сказал Куин. — Поспешил.

Командир скаутов вытащил ту же штуковину, что в прошлый раз.

— Давай проверим, — сказал он, тыкая в экранчик. — Нет. Вот, гляди. Все верно.

У него было красивое, честное, располагающее лицо.

— Оставалось еще семь недель. Сегодня как раз седьмая, — ответил Куин.

Как много, много недель миновало: сначала зимние и весенние субботы с сыном, потом весенние и летние субботы с его отцом. И время шло, и казалось, все только начинается, пока не наступило сегодня — конец.

Воспоминание о мальчике, пусть косвенное, сгустило напряженность на крыльце. Новый скаут прятался в тени командира и не скрывал тупого смущения. О нет, он совсем не годится.

— Ну что ж, тогда до следующей недели, — сказал командир скаутов, закрывая календарь. — В любом случае познакомьтесь, это Ноа. Впрочем, кажется, я это уже говорил.

Пока посетители возвращались к своему фургону, младший что-то проскулил, он, похоже, выражал недовольство поручением, на которое ему надлежало направить свои благотворительные усилия. Может, он вообразил, что она своими руками убила прежнего мальчика? Снова она почувствовала себя старой каргой из мертвого дома в глухом переулке.

— Очевидно, святой командир скаутов не умеет считать, — сказал Куин. — Я случайно не говорил, что он запал на мою бывшую жену?

— Точно не говорил.

— Возможно, она влюблена в него.

— Боже мой!

— Любящий отец-одиночка. Сам воспитывает детей. Жена умерла. Такого парня трудно возненавидеть, но я, кажется, сумел.

— Что ж, он отец по призванию. К тому же добрый и сговорчивый, во вкусе некоторых женщин.

Куин рассмеялся, чары рассеялись, и они наконец стали прощаться. Он забрал валик, ее музыкальный подарок, и протянул ей руку. Она пожала ее, подержала и отпустила.

— Двор никогда не выглядел лучше, чем сейчас, Куин, — сказала она. — Благодарю вас за… за доброе отношение.

— Мне было приятно. — Он сбежал по ступенькам.

— Ir man malonu , — проговорила она.

Он резко обернулся.

— Что вы сказали?

— Думаю, это значит «мне было приятно».

Он помедлил на нижней ступеньке, зажав подарок под мышкой, щеки вдруг порозовели, как у девочки — точнее, как у мальчика. Не будет ли это чересчур смело предположить, что ему жаль расставаться с ней? У него за спиной на политой дорожке поблескивали капли, в которых десятицентовыми осколками отражалось небо. Не успев подумать, она крикнула:

— Куин, мне нужно съездить в Вермонт. В Граньярд.

Он посмотрел на нее долгим внимательным взглядом.

— Кто у вас в Вермонте?

— Мой сын, — ответила она и предупредила его следующий вопрос: — Мой первый сын. Я сама тогда была еще ребенком.

Она поколебалась и добавила:

— Я рассказала все вашему мальчику. Полагаю, это больше не секрет.

И она повторила отцу историю, рассказанную сыну. Не целиком. Только суть. Куин выслушал, глаза у него были темные и теплые, а ресницы — как у Фрэнки.