Моника Вуд - Один на миллион

Вспомни эти слова, когда у тебя появится девушка.

…

Конечно, появится. У такого красивого мальчика, как ты, обязательно. И к концу песни — мне сию секунду это вспомнилось — я вся обливалась. Обливалась слезами.

…

От жалости к себе, наверное. От своего одиночества в этом мире. Рэндалл был хорошим сыном, очень вежливым, ответственным, обязательным. Но равнодушным, при всем при том. Мы с Говардом были для него обязанностью. Он навещал Говарда каждое второе воскресенье месяца, а меня — каждое четвертое. Как часы. По расписанию.

…

О, я, в общем-то, никогда не жаловалась на свое одиночество. Но когда ты танцуешь с единственной подругой, и по радио звучит эта сказочная песня, и поют ее словно во сне, то невольно плачешь. Просто плачешь, и все.

…

Конечно, ты понимаешь. Иначе зачем бы я стала тебе все это рассказывать?

…

Она просто танцевала вальс. А меня словно подхватила метель, и на мне нет ничего, кроме нижнего белья. Можно подумать — Луиза сама и есть метель, которая кружит вокруг меня и окутывает, спасая от ветра и холода, даже если сама их вызвала.

…

Вообще-то мы никогда об этом не говорили потом. Мы съели десерт, как всегда, поболтали чуть дольше, чем всегда, перед уходом она поцеловала меня в щеку, как всегда, и ушла домой, как всегда.

…

Я не помню. Скорее всего, торт. Я все эти годы храню рецепт Мод-Люси — торт с ложкой томатного супа. Я часто его пекла. Между прочим, рецепт этот достался ей от тетушки, той самой, за которой она ухаживала летом 1914 года в Граньярде. Если б не эта тетушка, я бы никогда не сбежала с бродячей труппой. И Виктор не соблазнил бы меня. И первый сын у меня не родился бы. И вот уже девяносто лет я пеку этот дурацкий торт.

…

Нет, что ты! С томатным супом. Получается очень вкусно. Я как-нибудь тебе испеку. Буду очень рада угостить тебя. Луиза была просто без ума от этого торта.

…

Нужно двигаться вот так. Другая рука сюда. Правильно. И раз -два-три, раз -два-три. Молодец. Раз -два-три. Раз -два-три.

Стой. Ты забыл выключить эту…

Когда Уна задремала на обратном пути из Граньярда, ей пригрезилось, будто они с Мод-Люси прогуливаются мимо магазина тканей Шуртлефа, в витринах которого вывешены яркие шелка и муслины. В воспоминании эта прогулка длится томительно долго, Уне лет двенадцать или тринадцать, время года, скорее всего, ранняя весна: сияющий полдень в разгаре, все маркизы [16] Легкий навес из железа, стекла или ткани с наружной стороны здания над дверью или окнами. развернуты и нависают над Торговой улицей, как разноцветные полосатые перчатки. Фабричные мельницы находятся на расстоянии крика, если допустить, что крик слышен в шуме воды. На мостках сотни людей, ее родители среди них, они задыхаются от жары, обжигают пальцы, вполсилы обслуживают технику.

В ухо проникает голос Мод-Люси, настойчивый и мелодичный: «Ты не будешь работать там. Ты рождена для лучшей доли».

Вдруг память проясняется, Уна отчетливо осознает время и место: покупатели сбиваются в стайки, толкаются возле газет, чтобы узнать подробности катастрофы с «Титаником», все разговоры только об этом, так что сомнений быть не может — это весна, точнее, апрель 1912 года, и ей двенадцать лет, никак не тринадцать, и ее волосы впервые уложены в прическу — волнующий ритуал взросления, блестящую волну надежно удерживают прекрасные гребни Мод-Люси. Они стоят на освещенном солнцем пороге музыкального магазина Стенхоупа, и Говард Стенхоуп, ее будущий муж и тюремщик и целый этап ее жизни, полирует пианино.

— Ему место в городе, — заверяет ее Мод-Люси. — Среди городских жителей.

Говард спешит к ним: осанистый господин, на ходу расправляющий манжеты. Жена у Говарда пухлая и миловидная, старше Говарда, она по субботам продавала ноты его песен, пять центов за штуку, пока не выяснилось, что ее слабеющий голос означает рак. Именно она разработала план торгового зала: фортепьяно в передней зоне, машины Эдисона и «виктролы» в глубине, концертино с яркими клавишами — у окна, наполовину в тени, словно вот-вот само зазвучит. Более мелкие предметы поблескивают в длинной стеклянной витрине: варганы, медиаторы, смычки, наборы ложек с инструкциями на четырех языках, напечатанными на карточках.

Со временем Уна возненавидит пресвятую умницу миссис Стенхоуп, чей проект зала будет в портлендском магазине спустя восемь лет повторен точь-в-точь, вплоть до расстановки пюпитров. С первой, лучшей и незаменимой миссис Стенхоуп Уну будут сравнивать на протяжении двадцати восьми лет ее жизни, пока в один прекрасный день 1948 года Говард — который сидел на колченогом стуле и слушал выпуск «Вика и Сэйд» [17] Популярная комедийная радиопередача, которая выходила на американском радио с перерывами с 1932 до 1957 года. Главные персонажи — «типичные американцы», бухгалтер Виктор и его жена Сэйд. по своему любимому «кросли», а дела в магазине шли наперекосяк из-за его мечтаний пробиться в индустрию популярной музыки, и чердак был завален нераспроданными нотами, — пока этот самый Говард Стенхоуп, эта чертова устрица в скорлупе, чьи глаза за грязными стеклами очков казались точками, пока этот самый Говард не посмотрит на Уну, мать его убитого на войне сына, и не скажет: «Прежняя миссис Стенхоуп часто, глядя мне в глаза, начинала напевать».

На что Уна, которая тосковала по Фрэнки и тайно осваивала профессию секретаря-стенографистки, ответит, сорвавшись вдруг с привязи: «Боже мой, Говард. Я ухожу от тебя».

Но в тот апрельский день 1912 года, задолго до катастрофы, Говард приветствует двух посетительниц в своем магазине, и Мод-Люси просит у него ноты, «Что-нибудь повеселее для моей девочки, мистер Стенхоуп», — говорит Мод-Люси, потому что Говард славится своим мрачным вкусом.

Он очень аккуратно, как всегда, вытаскивает ноты со стеллажа и театрально протягивает их. «А для кого-то сегодня день скорби, мисс Стоукс», — нараспев произносит он, намекая на трагедию «Титаника». С глубоким, громким придыханием он исполняет перед ними свою новую балладу, предназначенную для субботней продажи, печальную историю об автомобиле, который сорвался с обрыва в реку, пробил льдину и был проглочен черной голодной пучиной. На пороге магазина собралось несколько покупателей, потом еще несколько, они постукивают ногой, помогая ему держать ритм. Уна стоит, встревоженно слушает. Несмотря на аккуратную стрижку и безупречные ногти, отчаяние Говарда граничит с болезнью. Будь у нее деньги, она бы купила эту песню. Она пытается представить его молодым, счастливым, на пикнике, как он лежит на одеяле, а пухлая ладонь миссис Стенхоуп покоится у него на лбу.