Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Почему, ну почему Стелла бессильна перед отцом? Старый, разбитый диабетом, казалось бы такой уязвимый, он вновь ускользнул. Он прошел мимо; даже не отодвинул Стеллу, как неодушевленный предмет, – просто проигнорировал! Сердце сдалось без борьбы, скукожилось. Антонио привычно все решил за свою старшую дочь. Нет, сейчас не выйдет! Стелла поборет желание убраться домой и там зализывать раны – потому что конфликт не разрешен. Значит, и поражения она пока не потерпела.

Ни нужной степени ярости, ни сил у нее уже не было. А впрочем – так ли уж они необходимы? В конце концов, людьми импульсы движут. Вот и Стеллина рука сама собой дернулась, сама собой переместила нож к ширинке несвежих отцовских штанов. Неуверенная, уткнулось ли острие непосредственно в мошонку или колет толстый простеганный шов, Стелла увеличила давление.

– Твою мать! – рявкнул Антонио.

– Давай, ругайся. Мне как раз оправдание и нужно, чтобы яйца твои отрезать. – Стелла надавила сильнее, Антонио заскулил по-собачьи, совсем как Пенни, их общая любимица. – Я жду, старик. Ты свою штуковину в штанах держать никак не научишься – так не лучше ли тебя от нее избавить? Нет яиц – нет проблем. Ни у тебя, ни у меня.

– Сдурела совсем, дрянь! – Антонио хотел увернуться, исчезнуть за дверью, однако дверь открывалась наружу, и шансов у него не было. – Мадонна, спаси меня от этой психопатки!

Он всхлипнул – и Стелла попятилась, парализованная чудовищным чувством. На кого руку подняла – на родного отца, даром что он мерзавец и грязная скотина. Для такого даже хлев слишком хорош. Потому что это животное десятилетиями грабило Стеллу. Дом, родина, достоинство, зубы, мать, свобода – вот что было отнято у Стеллы, и кто она теперь? В свои пятьдесят – развалина, карга с обвисшим чревом и сломленной волей.

Придумала – ножом грозить. Кишка у нее тонка.

– Только тронь их, попробуй, – вымучила Стелла. Собственная слабость кирпичом легла на сердце. – Слышишь? Только тронь!

– Пошла ко всем чертям! – крикнул Антонио, захлопывая за собой кухонную дверь.

Некоторое время Стелла смотрела на отца сквозь стекло, а он смотрел на нее. Потом плюнул и пошел в свою комнату.

С ноющей болью в груди Стелла поплелась домой – настречу оранжево-розовому предзакатному свету, что уже окрасил дубовые верхушки.

Лампы не горели, телевизор работал неизвестно для кого – дом был пуст, если не считать крошки Пенни, спавшей на своем коврике. На звук Стеллинных шагов Пенни подхватилась, принялась как ненормальная скакать вокруг Стеллы и лизать ей икры. В кухонной раковине горой лежали грязные тарелки. Ни один из юных Маглиери мужского пола так и не усвоил простое правило: за собой нужно убирать. Вот сколько часов сэкономила бы Стелла на мытье посуды, а?

Итак, сыновей дома нет; дочери, к слову, тоже. Понятно: вечер пятницы, самое разгульное времечко. Берни наверняка поехала к Пэтти, своей подружке. Младшие мальчики – Арти, Ричи и Минго – скорее всего у тети Тины. Минго вообще ее любимчик, он и ночевать не каждый раз приходит, в Тинином доме буквально живет. Средние небось с приятелями на великах гоняют за школой, грязь разбрызгивают.

Стелла налила себе полный стакан вина. Выпила залпом. Повторила. Целый день продержалась без алкоголя, да еще и на работу не пошла – все из-за старого извращенца. Надо бы поесть. Жалкий сандвич, съеденный еще утром, – маловато. В холодильнике шаром покати. Все, что Кармело состряпал на обед, дети подмели. Побочный эффект жизни под одной крышей с таким количеством мальчишек; да еще их друзья постоянно забегают. Не дом, а вокзал. Или Хартфордская окружная тюрьма.

В недрах холодильника обнаружился пакет с куриными ножками и бедрами. Разделаны кое-как, кости торчат, местами прорвали полиэтилен. «Ну, с этим-то я справлюсь, – подумала Стелла. – Курицу сварить в состоянии даже Рокко Караманико». Она вытащила пакет, отыскала в шкафчике кастрюлю, наполнила водой, поставила на максимальный огонь и покидала в воду куски курицы. Они были скользкие, противные на ощупь. Почти сразу в кастрюле появилась желтовато-розовая муть.

Охваченная неким подобием ступора, Стелла глядела на кастрюлю. Вот она сама себе курицу на ужин готовит. Ей пятьдесят, и ни в ком она не нуждается. Ни в отце, к чьей мошонке только что приставляла нож; ни в муже, который кормил ее последние двадцать лет. Стелла в этом мире – никто. Некрасивая, старая; вдобавок никудышная мать. Но какая разница, если ей с собой комфортно? Она умеет стряпать и защищаться. Она столько раз выживала. Она все-таки выжила.

Сидя за кухонным столом, Стелла ждала, пока размягчится курятина. Голод мучил не на шутку, и к нему прибавились тяжелые воспоминания. Стелла осушила третий стакан, наблюдая игру солнечного луча на водопроводном кране, на миниатюрном витраже в окне над плитой. Давненько кошмар не возвращался – и вот он, пожалуйста. Стелла загнана в угол, грубые руки Антонио на ее бедрах, животе, грудях. Мерзость, мерзость. Наваждение удалось смыть четвертой порцией вина – и то не сразу.

В кастрюле закипало. Стелла вспомнила про соль и перец, задумалась: что еще кладут в куриный бульон? Не все ли равно. После пятого стакана дискомфорт чересчур отчетливых воспоминаний сменился отрешенностью – мутной, зато уютной. Бульон клокотал, распространяя соблазнительный запах; Стелла нагнулась было над кастрюлей – и отпрянула, чуть не обжегшись паром.

Не зажигая электричества, она нашарила щипцы, которыми пользовался Кармело, достала из кастрюли и плюхнула в тарелку четыре куска курятины. Пар над ними потянулся вверх, растаял во влажной июльской духоте. Нельзя сразу есть – слишком горячо. Ничего, Стелла пока пропустит стаканчик. Помечтает, сравнит этот пар с тем, которым дышала листва иеволийских падубов много-много лет назад, когда Стелла прощалась с маленьким призраком на сумеречном кладбище. Все теперь иное, только преобразования воды в пар никто не отменял.

Медленно, но верно Стелла приближалась к пониманию.

Она, оказывается, саму себя потеряла.

Курица наконец-то достаточно остыла. Руками Стелла взяла первый кусок, съела быстро, по-волчьи. Жилистое, недоваренное мясо комом легло на желудок. Стеллу это не остановило: понятие «вкусно-невкусно» снивелировал голод. Она принялась за второй кусок, рвала зубами мясо, втягивала пресную жидкость. Внезапно горло перехватило, пищевод сжался вокруг проглоченной кости. Стелла закашлялась. Напрасно: путь воздуху был перекрыт. Пыталась плевать, затем полезла пальцами в глотку. Ничего не вышло: кость оказалась слишком глубоко.

Бред какой-то. От этого не мрут. Или мрут?

Похоже, что да. Воздух ускользал, дразня. Лаяла собака – но словно из дальней дали.