Андрей Кокоулин - Силы сопротивления

— Это не я, — сказал Бурдюков.

— Это вы, — сказал доктор.

— Мне казалось…

Бурдюков едва не вжался в зеркало, разглядывая свои глаза. В глазах, окруженные серой радужкой, плыли расширенные зрачки.

— Я был другой, — сказал Бурдюков, — честное слово.

— Возможно, — сказал Максим Андреевич.

Бурдюков повернулся. Лицо его исказилось.

— Кто я?

Он чувствовал раздвоенность. Новый Бурдюков, проросший из зеркала, отмытый в душевой кабинке, обживал тело старого Бурдюкова. Странно. Страшно. Непривычно. Он ворочался под кожей будто непоседливый жилец.

— Объясните мне, пожалуйста.

— Обязательно, — сказал Максим Андреевич, прикладывая к замку магнитный ключ. — Идите за мной.

Он вышел в зал, но направился не к турникетам, а в противоположную сторону, в сумрачный загиб, к утопленной в стене двери с надписью «Для служебного пользования». Деловитый, насупленный, чем-то озабоченный.

— Вениамин!

Окрик вывел Бурдюкова из прострации, и он заторопился следом.

— Да.

— Не отставайте.

Коридор за дверью был нарублен короткими, в три-четыре метра секциями. Они соединялись друг с другом под разными углами, и Бурдюков скоро устал от многочисленных поворотов и потерял всякое соображение, в каком направлении они идут. Направо, направо, опять направо. И налево. По пути им встречались двери и тесные площадки, по серым стенам ползли цифры и непонятные обозначения. Кое-где имелись потеки. Налево. Направо. Местами чувствовалось теплое, чуть затхлое дыхание вентиляции. Ду-у-у. Через десять минут Бурдюков был абсолютно уверен, что они забрались в толщу здания на добрую сотню метров. Если, конечно, доктор не решил водить его кругами.

— Мы обходим камеры и сканеры, — обернулся на секунду Максим Андреевич. — В сущности, наше путешествие вряд ли контролируют, но, береженого, знаете…

Редкие прозрачные створки отъезжали под писк ключа.

Секции большей частью секции были пусты, и Бурдюков задавался вопросом, обычное ли это дело.

— В рабочей зоне прошу ничего не трогать, — вновь обернулся Максим Андреевич. — Это никому не поможет, а нас погубит. Здесь.

Он становился перед самой обычной дверью. Табличка на ней гласила: «Зал 14». Все тем же ключом доктор открыл ее.

— Входите, — сказал он Бурдюкову.

Бурдюков шагнул внутрь. Максим Андреевич зашел за ним и прикрыл дверь.

Внутри царил зыбкий ртутный свет. Зал был длинен и весь занят странной формы, похожими на улиточные раковины креслами. По краю его и между рядами кресел шли желтые дорожки, видимо, как раз и разделяющие пространство на рабочие зоны, в которых что-либо трогать было нельзя.

— Здесь ваши, — сказал Максим Андреевич.

Он двинулся по дорожке, жестом показав следовать за ним.

— Мои?

Бурдюков сутулился, поспевая за доктором. От кресел несло вонью так, что хотелось зажать нос. Доктор натянул маску.

— Раньше каждый день делали санитарную обработку, — сказал он, — но потом начальство посчитало, что это лишнее. Теперь лишь раз в неделю проливают водой из шлангов. И никому нет дела. Все же и так работает.

Максим Андреевич скрипнул зубами.

Бурдюков смотрел на кресла. Сказать, кто находится внутри, было невозможно. Слишком уж хитро внутрь заворачивались бока. Правда, одно, украшенное кое-как стянутой скотчем трещиной, заставило его остановиться.

Кажется, в кресле кто-то лежал. Просматривался голый живот и рука. Бурдюков шагнул было с дорожки, но доктор за рукав халата потянул его обратно.

— Еще насмотритесь, — сказал он. — Сейчас повернем — и насмотритесь.

— Там люди? — спросил Бурдюков.

— А кто же еще?

— А почему они лежат, не работают?

Максим Андреевич издал смешок.

— Как раз работают, Веня.

Дорожка отрастила перпендикуляр, и они перебрались на него. Кресла стали ближе, и — главное — теперь глазам Бурдюкова представали их внутренности, а не пластик внешней обшивки.

— Смотрите внимательно, — произнес Максим Андреевич, замедляя шаг.

В креслах полулежали люди. Они явно были из той массы, что вместе с Бурдюковым утром текла к зданию. Об этом говорили их грязные тела и накрученные вокруг тел тряпки и целлофановые клочья, создающие видимость одежды.

Бурдюков вглядывался в лица и видел, что все они спокойны и бледны. Глаза закрыты, губы раздвинуты в слабом оскале.

— Они спят? — спросил он.

— В какой-то мере, — ответил ему Максим Андреевич. — Они подключены.

— К чему?

Доктор постучал пальцем по лбу.

— К управляющим контурам. Их мозги используются как вычислительные мощности, как командные кластеры. Я нисколько не иронизировал, ваши коллеги действительно работают.

— Но…

— Потом, Вениамин, — сказал Максим Андреевич. — Нам надо обойти зал.

Кресел было много. Бурдюков был уверен, что число их доходит до тысячи штук. От зыбкого света и округлых ракушечных форм у него зарябило в глазах.

— Вы понимаете, — сказал Максим Андреевич, коротко обернувшись, — это уже коллапс. Но никому нет дела.

— Почему? — спросил Бурдюков.

— Потому что никому не надо. Санитарная обработка — это, понимаете, лишнее. Без этого уже можно обойтись. Болванчикам оно к чему? Потерпят болванчики. Все равно ничего не заметят, не учуют и не оценят. Бессмысленная возня получается. То ли дело автоматический душ после!

Доктор взмахнул рукой.

— Сахар, глюкоза — тоже не нужны. Чего тратить драгоценные продукты! Колите ПОБС, дорогой Максим Андреевич! Не думайте. Думать вредно. Колите. А то что скорость обработки сигналов падает и процент сбоев растет из-за истощений, так болванчиков много. Один кувыркнулся, другой заменит. Автоматика только перераспределит процессы.

— Как это — кувыркнулся? — спросил Бурдюков.

— Умер, — просто сказал доктор.

Бурдюков внимательней посмотрел на людей, лежащих в креслах.

— Здесь?

— Бывает и здесь, чаще — на проспекте или в домах. В этом смысле, у нас — полная демократия, широкий диапазон.

Они снова повернули. Впереди обозначилась дверь.

— Я не видел мертвых, — сказал Бурдюков.

— Именно, что не видели. Раньше мертвецов похоронные команды выносили, а сейчас уж и не знаю, может, трупы лежат у вас в спальнях и делят места с живыми людьми.

— Я бы заметил, — нахмурился Бурдюков.

— Вряд ли, — сказал доктор. — И семья ваша, скорее всего, давно уже не настоящая ваша семья. Иные родственники, думаю, сменились по нескольку раз.

— В смысле?

— В том смысле, что вы зовете близкими совершенно чужих вам людей. Вам лишь кажется, что они — ваша семья.

— То есть, моя Магда — не Магда?

— Да.

— А мой брат? Мой отец?

— А вы узнавали их в измененном состоянии? — спросил Максим Андреевич. — Или их внешность все же разительно отличалась от вам привычной?