Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Бабца просто обалдела, потом сказала, что и сама не ожидала, что ее похоронят вместе с мужем, что там, наверху, она возглавляла движение «непохоронцев и непохоронок», то есть тех, кто требовал пересмотра варварского закона, а теперь вот она здесь, но ее сторонники и сторонницы в память о ней обещали сделать подкоп. И в подтверждение ее слов из глубины холма раздалось громыхание и скрежетание, а вслед за тем к нам пробился сначала тоненький лучик света, и бабца схватила меня за руку и потащила за собой, а когда мы выбрались из кладбищенского холма, то перед моими глазами предстал дикий, каменистый берег моря.

Ну, бабца, конечно, попала в объятия своих соратников, причем один из них, здоровый такой лось, сразу начал на меня посматривать с подозрением, но меня уже не волновала ни бабца, ни ее долбанные соратники, ни сам этот остров опостылевшей Любви: передо мной было море, за морем где-то, не знаю где, была Родина, меня тянуло туда, все во мне колотилось и вибрировало.

И единственное, что я попросил у бабцы и ее соратников, так это дать мне лодку, чтобы мог я уплыть прочь. Они, надо признаться, не хотели меня отпускать, но лось сказал, что меня надо отправить, что мне, чужеземцу, их островные проблемы до лампочки, до и семя у меня, как он думает, гнилое. При других делах я бы ему за такие слова дал бы меж глаз, но тут согласился, мол, да, семя у меня гниль, сам я — дрянь, и они дали лодку с хорошим мотором, пресной воды, еды, и я отплыл в тот же день, имея с собой бронштейновские бумаги да увесистый сверток с побрякушками и камушками, которые я поснимал и с мертвяков и с тех, кого сам таковыми сделал.

Двигал я на запад, мотор работал отлично, и уже к вечеру передо мной появилась земля, а еще через некоторое время я ввел лодку в небольшую ярко освещенную гавань, где стояло множество яхт, а вокруг гавани лепились виллы, на набережной играла музыка, по променаду ходили нарядно одетые люди. Я пришвартовался, выбрался на причал, и ко мне подошел полицейский, который поинтересовался — кто я, откуда и какова цель моего посещения их страны. Я ответил, что прибыл я с острова Любви с целью ознакомления, а зовут меня Аркадий Бронштейн.

— Как!? — вскричал полицейский. — Вы полный тезка нашего с недавних пор самого уважаемого и состоятельного гражданина! Идемте скорей, я вас ему представлю!

«Вот снова влип!» — успел подумать я, но меня быстренько привели на громадную виллу, и к нам вышел приземистый лысоватый мужик в шортах и шлепках, увидел меня и, судя по его хитрой роже, сразу обо всем догадался. И я, понимая, что с таким мужиком ловить нечего, сразу протянул ему папку и все его прочие бебехи. Мужик просмотрел свои вещи, потом хлопнул меня по плечу и провел в дом, где меня накормили, потом я отдохнул, потом пришли телки и меня как следует помыли да помассировали, потом меня накормили еще раз, потом пришел этот мужик и сказал, что он мой должник, что он благодарен за привезенные бумаги и что, хотя он может из меня сделать лепешку, вместо этого он отправит меня домой, и на следующий день я сидел в самолете и летел на Родину, а со мной были всякие цацки и камушки с острова Любви, которые я по прибытии выгодно положил в один банк, а на проценты организовал школу для детей-сироток.»

Пока гости, допивая пиво и доедая солености, восторгались жизнелюбием гостеприимного хозяина и его способностью находить выход из самых тупиковых ситуаций, в залу, в сопровождении подружек, вошла молодая жена Половинкина-второго и сказала, что уже поздно и гостям нужно отдыхать. Половинкин-второй поднялся со своего места, по обыкновению щедро одарив всех присутствующих и взяв со всех обещание, что назавтра они будут у него непременно, покинул залу вместе с молодой женой.

Бедолага заметил среди подружек молодой жены Половинкина-второго ту женщину, от которой он недавно поспешно сбежал, но женщина эта, потемнев лицом и сверкнув глазами, прошла мимо. Тут появился ходивший за подарками для обоих Половинкин-первый, и бедолаге пришлось обернуться, взять сверток, а когда он вновь посмотрел на женщину, той и след простыл.

Они вышли из дома Половинкина-второго в полной уверенности, что их ждет машина с шофером, но никакой машины, никакого услужливого молодого человека, которому было бы поручено их опекать, не наблюдалось.

Они спустились по ступеням вниз, под их ногами заскрипел гравий. Прошли по ведущей к воротам аллее, обнаружили, что ворота закрыты, и заметили, что по боковой, идущей вдоль ограды дорожке к ним приближаются два огромных ротвейлера.

— Нас сейчас разорвут! — взвизгнул Половинкин-первый.

— Бежим! — выдохнул бедолага и первым припустил обратно к особняку.

Они успели даже взбежать по лестнице, но в полушаге от двери, меж колоннами фронтона, собаки их настигли. Один ротвейлер атаковал Половинкина, сшиб с ног, картинно встал передними лапами на грудь, приблизил оскаленные клыки к горлу жертвы и издал грозный рык, другой сзади налетел на бедолагу, рванул того за задницу, отскочил, вцепился вновь, причем с подлинно собачьим сладострастием и восторгом. Но бедолага перехватил инициативу, профессионально ушел от очередного наскока, ловким ударом ноги повредил ротвейлеру переднюю лапу, схватил пса за ошейник, пальцем ударил в глаз, потом в другой, потом ребром ладони — по шее. В собаке что-то треснуло, она отлетела в сторону, завалилась на бок и забилась в судороге. Второй ротвейлер, как оказалось, искоса наблюдал за работой коллеги, и, когда стало ясно, что бедолага выходит победителем, не стал тянуться к горлу Половинкина, попытался вступиться за товарища, но получил сокрушительный удар ногой по морде, и ему пришлось, поджав обрубок хвоста, покидать поле боя, чтобы потом, снизу, начать совсем не по-ротвейлеровски на Половинкина и бедолагу сипло и негромко тявкать.

Бедолага собрался было добить подраненного пса, но раскрылись высокие двери, из них ударил свет, и на плиты крыльца вышла бывшая жена заместителя политчасти столовой. Мягкие домашние туфли были на высоком — дабы подчеркнуть неизменную стройность ног — каблуке, халатик был жестко затянут — дабы отметить тонкость талии — пояском.

— Вы, оказывается, не любите животных!? — сказала эта удивительная женщина. — А мужчина должен любить животных! Тем самым он демонстрирует силу, а не слабость. Или вы думаете иначе?

Из ран бедолаги толчками вытекала кровь и мраморные плитки крыльца заливались ею, словно то была не кровь, а моющая жидкость для придания мрамору блеска.

— Вы что?! Не видите? — крикнул Половинкин. — Он же ранен!