Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Это был один из таких летних вечеров, когда на улице — ни души. Было пыльно. Откуда-то доносились приглушенные звуки музыки. Половинкин глубоко вздохнул: он не знал, где живет бедолага, не знал его телефона, не знал его имени, фамилии, ничего не знал. А еще он подумал про труп бывшей жены заместителя начальника политчасти столовой, который, судя по всему, уже полностью окоченел и затвердел, и, чтобы вытащить его из машины, придется выламывать суставы, выкручивать руки и ноги. И тут Половинкин подумал, что наваждение кончилось, что более он никогда не попадет в гости к Половинкину-второму, что никогда не привезет от любезного помещика и богача подарки, да и машины он больше никогда не увидит. И еще подумал Половинкин, что завтра обязательно купит газету «Работа для вас», найдет что-то себе по душе, начнет новую жизнь, а еще подумал Половинкин о своей жене Абуянчиковой, о том, что жена его давно не имеет о нем, любящем муже, никаких вестей, что дети — ясно дело! — печалятся и горюют, и Половинкин взялся за ручку двери подъезда, но тут вся улица ожила, вспыхнули прожекторы, из-за пыльных кустов в сквере выскочили автоматчики в камуфляже и масках, с неба, с зависших над двором дома Половинкина вертолетов, спустились бойцы спецподразделения в блестящих касках и черных комбинезонах, выдерживающих выстрел из гранатомета, из канализационных люков полезли какие-то люди с гарпунными ружьями, в ластах, и высоко поднимая колени, наставив гарпуны на Половинкина, побежали на него, из-за углов вышли серьезные оперативники в плащах с поднятыми воротниками, небритые, с мешками под глазами, с недокуренными сигаретами в уголках сурово сжатых губ, а из самого подъезда выскочил местный участковый с папочкой под мышкой и укоризненно покачал головой, но участкового Половинкин даже не заметил, ибо тут к подъезду подъехала машина, из нее вышел очень большой милицейский начальник, приблизился к уже скрученному в бараний рог спец- и оперуполномоченными Половинкину, снял с одного из вылезших из канализации ласт, ластом этим ударил Половинкина по лицу и спросил:

— За что, сука, убил Завьялова?

— Кого? — только и смог выдавить из себя Половинкин.

— Завьялова! — повторил милицейский начальник. — Или ты не помнишь такого человека? Не помнишь ни его, ни Кохакидзе, ни Бергмана? Ты их всех убил!

Хлопнуло окно, сверху раздался голос половинкинской жены, Абуянчиковой:

— Ни в чем не признавайся! — кричала из окна Абуянчикова. — Не верь никому! Ничего не бойся! Ни у кого ничего не проси!

Спустившиеся с крыши альпинисты-антитеррористы проникли в квартиру и оттащили Абуянчикову от окна.

Но даже если бы Половинкин и собрался в чем-то признаться, он не понимал — причем тут Завьялов, причем Кохакидзе и Бергман. Ладно уж сидящая в машине мертвая бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой! А эти-то?! К тому же — от удара ластом в глазах его помутилось, Половинкин начал терять сознание, а потом упал прямо под ноги большого милицейского начальника и лег щекой на лакированную туфлю его.

Бедолага поставил длинный и сверкающий автомобиль в тихом переулке, заглушил двигатель, положил обе руки на руль, посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида: мешки под глазами стали меньше, разошлась обычная желтизна кожи, десны были краснее. Он прислушался к себе: спина не ныла, поясница не стреляла. Он поправил шейный платочек и заметил, что на шее стало меньше морщин. Под бинтами не болели укусы, раны затягивались, швы не гноились. Он сплюнул в окно — слюна была чистой, прозрачной.

Бедолага похлопал по карманам куртки. Новая, хорошая куртка. Ее вытащила из шкафа та, ночная женщина, вытащила и отдала ему взамен разорванной собаками. Шкаф был плотно забит барахлом. Ворованное? Свезенное с каких-то складов в качестве платы за охрану или за старые долги? Откуда-то, из угара возникает женщина, тащит за руку, заглядывает в глаза. Кто такая? Что, вокруг нет лучше? А старую куртку-то она бросила в угол комнаты! Отшвырнула. И бедолага вспомнил, что в старой его куртке, в потайном кармане, лежал любимый, маленький, тупорылый газовый револьвер, переделанный для стрельбы боевыми патронами.

Бедолага обернулся и посмотрел на бывшую жену заместителя начальника политчасти столовой: голова чуть склонена набок, из-под почти полностью опущенных век мерцали желтоватые белки. Бедолаге показалось, что губы этой женщины тронула легкая полуулыбка, чуть — горькая, чуть — ироничная, улыбка, в которой было соединено и понимание, и прощение, и в конце концов прощание.

Бедолага должен был хоть как-то ответить. Этого требовала элементарная вежливость. Улыбнуться в ответ. Сказать что-то вроде: «Вы сегодня выглядите великолепно!» У бедолаги свело скулы. Он зажмурился, а когда вновь посмотрел на бывшую жену заместителя начальника политчасти столовой, то отчетливо увидел, как улыбка стала шире, как дернулись веки, как в левом углу рта надулся и лопнул пузырек слюны. «Живая! — подумал бедолага. — Она живая! Ее засунули в багажник, думали она там помрет, она выжила, и вот теперь приходит в себя! Что же делать? Во всяком случае — не оставлять же ее здесь!»

Бедолага выскочил из машины, открыл заднюю дверцу.

— Прошу! — сказал он, но бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой осталась на месте, осталась сидеть неподвижно. «Обиделась! — понял бедолага. — Обиделась! Ну, а кто бы не обиделся, если тебя суют в багажник, объявляют трупом, таскают как куклу! Да я бы сам на ее месте обиделся!..»

— Мадам! — заговорил бедолага. — Прошу понять — моей непросредственной вины в том, что с вами произошло, нет. Хотя косвенной своей вины отрицать не могу. И по секрету признаюсь — именно в виноватых косвенно вижу главное зло сегодняшнего времени. Пусть уж лучше будут настоящие злодеи, чем пособники зла, неправда ли? Мадам!

Бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой — и бедолага был готов в этом поклясться! — отозвалась неясным урчанием, в котором было гораздо больше одобрения, чем несогласия. Бедолага открыл рот дабы продолжить, но подумал, что вести столь серьезные разговоры поздно вечером, на улице, согнувшись перед машиной, не совсем правильно.

— Позвольте пригласить вас на чашку чая! — сказал бедолага. — Я живу здесь неподалеку, особенного ничего обещать не могу, но чай всегда завариваю крепко, сахар есть, в холодильнике — масло, в хлебнице — хлеб. Вы будете довольны!

И тут — ошибиться бедолага не мог! — ему ответили:

— Что ж! Чаю выпить никогда не мешает.