Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Бедолага протянул руку и без колебаний взялся за запястье бывшей жены заместителя начальника политчасти столовой. Что-то мешало этой женщине сразу, легко и свободно выйти из машины. Возможно, она смущалась, возможно, еще не до конца пришла в себя.

— Смелее, мадам, смелее! — произнес бедолага. — Решайтесь! — и, так как бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой продолжала оставаться на месте, дернул ее за руку. Тело резко завалилось набок, голова ударилась о центральную стойку.

— Прошу прощения! — засуетился бедолага. — Я сделал вам больно, я сейчас вам помогу, я сейчас!

Тут от стены дома отделилась некая сумрачная фигура и громовым голосом произнесла:

— Не повезло тебе, мужик!

Кого ожидал увидеть бедолага, оборачиваясь? Ангела? Вестника ада? Кого угодно, но только не обтерханного, провонявшего помойкой бездомного, здоровенного, мосластого и кудлатого старика.

— Нажралась хозяйка? — продолжал бездомный тем же громовым голосом. — Это я каждый день здесь наблюдаю! Пьют, бляди, словно буфетчицы. А вам, шоферам, их таскать! Давай, помогу!

Бедолага судорожно кивнул и позволил бездомному вытащить бывшую жену заместителя начальника политчасти столовой из машины. Бездомный облапил тело большой рукой, другой — одернул задравшуюся юбку.

— Ну совсем в дупель! Где она так нахерачилась?

— Там, — бедолага захлопнул дверцу. — За городом.

— Понятно! На даче, с мальчиками. Мальчики в баньке ее парили, спинку ей терли?

— Парили, — подтвердил бедолага, берясь за тело с другой стороны. — Терли.

— И это знакомо! Я, дружище, истопником у одного работал в прошлом году. Платили, кормили, а когда такие вот старые лоханки в баню набивались, они меня к себе требовали. Я их купал, мыл, а они мне: «Семеныч! — меня Илларионом Семеновичем зовут, — а, Семеныч! Фартук приподними!» Это значит — покажи, мол. Им, видишь ли, приятно было на мой обвисший хрен смотреть. Приятно было понимать, что не они одни превратились в рухлядь, в ненужность. Потом — водочка, закуски и хамство. Семеныч туда, Семеныч сюда. Я терпел, терпел. Ни слова не говорил, ни взгляда не бросал. Кончилось все как обычно: одна швабра решила для другой сочинить сказку, что, мол, она со мной, и пошло-поехало, а потом меня хозяин вызывает и говорит — ты что, урод, мою тещу, мою тетку и мою мать позоришь? Я думал — убьет! Но он всего-то приказал своим ребятам меня измудохать и выгнать на хрен. Ну и куда нам дальше идти?

Они стояли в проходном дворе. Бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой была зажата меж ними, нога без туфли жеманно касалась земли кончиками пальцев, обутая стояла твердо. Неловко оперируя одной рукой, бедолага вытащил сигареты, угостил бездомного, щелкнул зажигалкой, дал прикурить и прикурил сам.

— Здесь, — сказал бедолага. — Этот дом.

— Хлев! В хлеве поселили! — бездомный аж притопнул, отчего бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой мотнулась сначала влево, потом — вправо. — Ну, времена! Не иначе как с невесткой поссорилась. Хотя, — бездомный скосил взгляд на бывшую жену заместителя начальника политчасти столовой, — и сама не подарок! Сразу видно — стерва! Я тебе так скажу — стерв вижу сразу!

Бедолага отпустил локоть бывшей жены заместителя начальника политчасти столовой. Бездомному пришлось перехватить заваливающийся на него труп, и тогда бедолага бросился бежать.

— Э! Ты куда? — закричал бездомный и бедолага явственно услышал скрипучий ответ бывшей жены заместителя начальника политчасти столовой:

— Пусть! Пусть бежит! Пусть!

Бедолага обернулся на бегу: Илларион Семенович предлагал руку калачиком бывшей жене заместителя начальника политчасти столовой, а та — действительно стерва! — продевала свою руку в кольцо руки бездомного, поправляла причесочку, притопывала обутой ножкой, оглядывалась через плечо на бедолагу, и тонкая усмешка трогала ее многоопытные губы.

Сломя голову бедолага добежал до своего дома, взлетел на свой этаж и обнаружил дочь с каким-то новым парнем, сидевших на ступеньках лестницы и тихо-мирно покуривавших косячок. К своему удивлению бедолага вытащил из кармана не ключ от дверного замка, а ключи от шикарной машины на фирменном брелоке. Дочь хихикнула — мол, у папочки завелся «роллс-ройс», но потом-таки бедолага достал нужный ключ, они вошли в квартиру и началась перепалка с дочерью по поводу ее нового приятеля: бедолага требовал, чтобы дочь прогнала наркомана, а дочь говорила, что ее новый приятель не наркоман, а сын крупного дипломата, и они, возможно, скоро поедут отдохнуть то ли на Мальдивы, то ли на Маврикий, но бедолага кричал, что все эти сыновья козлы, дочь не соглашалась, а ее новый приятель на кухне тихо пил чаек и смотрел трансляцию футбольного матча. Потом отец и дочь устали и замолчали. Они сидели рядом, на диване, курили, передавали друг другу пепельницу, понимая, что очень любят друг друга, но любви, только любви, только этого странного и необъяснимого чувства недостаточно, чтобы выжить в окружающем их враждебном мире, в стране, где любовь никому давным-давно не нужна.

Половинкина допрашивали всю ночь. Несколько раз в кабинет, где проходил допрос, входил большой милицейский начальник, светил в лицо Половинкину лампой, пускал в лицо противный табачный дым, кричал и брызгал слюной. Половинкин молчал, Половинкин просто из принципа решил, что выдержит любые пытки, ни слова не скажет, тем более, что требовали совершенно невозможного: признания в убийстве Кохакидзе-Бергмана-Завьялова. Привели даже специального малого с резиновой дубинкой, который приковал Половинкина к батарее и занес руку, но не ударил: в комнату вошел небольшой милицейский чин и приказал малому Половинкина освободить.

Половинкина отомкнули от батареи, поставили на ноги, и небольшой милицейский чин от лица всего МВД, лично министра, заместителей и секретарей-референтов-консультантов, а также от своего и от лица большого милицейского начальника извинился перед ним и сказал, что Половинкин свободен, что к нему нет никаких претензий, что подлинные виновники пойманы и не избегнут справедливой кары. Половинкин выслушал небольшого милицейского чина с вниманием, потом с достоинством, сопровождаемый и поддерживаемый под руки, прошел по темному коридору ОВД и зажмурился от яркого солнца на высоком крыльце. Свобода встретила его в лице молодого аккуратного человека, который принял Половинкина из рук милицейских чинов и усадил в большую машину, на заднее сиденье.

— Я так и знал! — сказал Половинкин в затылок молодому человеку. — Я знал, что меня отпустят! Я же ни в чем не виноват, я же никого не убивал, никого не грабил, — но молодой человек так лихо взял с места, что Половинкина вдавило в сиденье, но молодой человек не сбавлял скорость, а летел по улицам, всех встречных и всех двигающихся в одном с ним направлении разгоняя суровой, квакающей сиреной, а на тех, кто все-таки продолжал путаться под колесами, смотрел таким тяжелым взглядом упыря, что до самых недогадливых водителей наконец доходило, что надо убраться в сторону.