Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Тут Половинкин-второй сделал паузу и выпил водки. Да и если бы он не прервался, то все равно его последующих слов никто бы не расслышал, ибо мимо пролетела молодая жена Половинкина-второго со своей свитой, все — верхами, у лошадей гривы развеваются, хвосты стелются по ветру, причем — такая энергия в шаге, что аж шатер заколебался, его центральный столб закачался, пыль поднялась и осела толстым слоем. Посему Половинкин-второй приказал молодым людям все убрать и накрыть вновь, а пока молодые люди занимались выполнением его распоряжения, рассказ свой продолжил:

«И стали посещать меня раздумья — где она, эта незамутненность, где эти правильность и простота? Эти штуки не ищутся вот так, с кондачка, к их поиску надо подступиться, тут требуется повод.

Повод был найден после очередного финансового краха. Я бы, ясное дело, на этот крах никакого внимания не обратил, мне что крах, что трах — все по фигу, но я получил сообщение, а в нем — мол, на моем комбинате редкоземельных металлов началось брожение среди рабочих, а рабочие так давно не получали ни денег, ни натуральных продуктов, ни даже кастрюль с соседнего, тоже — моего, алюминевого завода, что до предела озлобились, и с ними боятся говорить даже те пацаны, что все там держали. Требовалось мое присутствие...»

Тут вновь слова Половинкина-второго были заглушены топотом конских копыт: мимо шатра, но уже в другом направлении, пролетела кавалькада во главе с молодой женой хозяина. Предусмотрительные молодые люди загодя опустили прозрачный полог шатра, и пыль на этот раз не попала вовнутрь. И Половинкин-второй, после установления тишины, продолжил:

«Главное во всем и всегда — случай! Только случайно первым я прочитал сообщение с комбината, а не доклад управляющего с моей зимбабвийской фермы, который слезно просил приехать, привезти для него смену, ибо крепкий вологодский мужик уже не выдерживал среднегодовых двадцати четырех градусов выше нуля, да к тому же среди полуголых черных баб, которые так и норовили его трахнуть.

Решив вскорости непременно поехать в Зимбабве, я отправился на комбинат. Вылетел на своем самолете, который прикупил вместе с комбинатом, заводом и зимбабвийской фермой, стюард поднес мне вискаря со льдом, я расслабился. Мимо пролетали облака, потом самолет вылетел на безоблачное пространство и — представьте мое изумление! — я увидел, что из самолета вывалились один за одним летчики и стюард, а через мгновение позади самолета раскрылись купола парашютов.

— Что за дела! — крикнул я, и на крик из второго салона выскочили охранники и личный секретарь, все — без пиджаков, с картами в руках: им только дай минутку, как они тут же начинают резаться в «секу»!

Один охранник выстрелил в замок двери кабины пилотов, а там — через открытый люк врывается в кабину холодный воздух да обреченно качаются покинутые штурвалы.

Ни мои охранники, ни тем более секретарь управлять самолетом не могли. Я же сел на место пилота, нацепил наушники, гаркнул в микрофон: «SOS!», а мне, с земли, вкрадчиво так и вежливо: «А вот не надо летать на своих самолетах! Пользуйтесь услугами «Аэрофлота», господа-товарищи!» и от связи отключились. И вот эта борзота, этот вежливый тон так меня из себя вывели, что я схватил штурвал, дернул, повернул, оттолкнул. Охранники и секретарь повалились на пол, а самолет клюнул носом, пошел на поворот, развернулся. Я взглянул перед собой и увидел, что прямо по курсу купола парашютов, на которых думали слинять пилоты и стюард.

— Дайте им, шеф! — закричал поднявшийся секретарь и вцепился в спинку кресла. И я дал: срубил первый парашют, срубил второй, а третий, на котором висел первый пилот, я срубил так, что пилота размазало по стеклам кабины и в самой кабине стало розово-безмятежно».

Тут вновь послышался приближающийся топот лошадиных копыт. Молодые люди Половинкина-второго приготовились было опускать полог шатра, но Половинкин-второй вдруг ловко выскочил навстречу кавалькаде, встал у нее на пути и поймал лошадь молодой жены под уздцы. Лошадь, поднявшись на дыбы, чуть не сбросила всадницу, но молодая жена Половинкина-второго удержалась в седле, обхватила шею скакуна, а когда тот встал на все четыре ноги, натянула повод и посмотрела прямо в глаза мужу. Половинкин-второй твердо выдержал взгляд, потом отпустил повод и резко хлопнул по крупу разгоряченной лошади. Всадница — теперь уже сама — подняла лошадь на дыбы, развернула и преследуемая подругами помчалась прочь от шатра.

Половинкин-второй, вернувшись под сень шатра, продолжил:

«Итак, сижу я на месте первого пилота, давлю педали, нажимаю кнопки, самолет куда-то летит, а секретарь и охранники пребывают в полной уверенности, что мы рано или поздно благополучно приземлимся. И громко об этом говорят: мол, вот наш шеф! все умеет! Но я никогда не любил лести, цыкнул на охранников и секретаря, а потом пошел на снижение. Удивительное дело — мне удалось спокойно снизиться и продолжил я полет уже чуть выше верхушек деревьев нескончаемого леса. Куда мы летели? Не знаю! На юг? На север? Неизвестно! Но вдруг в простиравшемся под нами лесу наметились и соединились в сеть просеки, ведущие куда-то вдаль, а потом вдруг лес кончился, и за лесом я увидел огромный аэродром. Спасение! Даже короткого взгляда, брошенного на его поле, на строения и стоявшую на поле технику, было достаточно, чтобы понять — с этого аэродрома давно не взлетают самолеты, на него они давно не садятся. Разгром! Разруха! Когда аэродром остался позади, я чуть-чуть взял на себя штурвал, потом толкнул его влево и развернул машину. Потом сбросил обороты, выпустил шасси, самолет прижался к земле, прямо по курсу появилась взлетно-посадочная полоса, а на самой полосе — неизвестно откуда взявшееся стадо овец!

Вот овцы все мне и сломали! Я въехал прямо в стадо, самолет плюхнулся на брюхо, в нем что-то треснуло, секретаря моего бросило вперед, расквасило о приборную доску, одного охранника пришибло каким-то сорвавшимся со своего места прибором, второго охранника — утянуло в образовавшуюся в полу щель. А я, в кабине пилотов, держась за штурвал так, что побелели костяшки пальцев, кувыркаясь и крутясь, дотащился до конца взлетно-посадочной полосы. И когда я отпустил штурвал, то вместе с креслом упал прямо на выщербленный, старый бетон. На какое-то мгновение я потерял сознание, а когда оно вернулось, то увидел, что надо мной склонилась молодая, милая, красивая девушка.

— За овец ответишь! — сказала она зло и раздраженно, совсем не по-девичьи.

— Отвечу, красивая, отвечу! — сказал я девушке и поднялся на ноги, а поднявшись, увидел, что к месту катастрофы спешат еще люди, впереди же всех — мосластый мужчина в форменной одежде, но без знаков различия, и женщина в ватнике и высоких резиновых сапогах. Мужчина, не доходя до меня метров пяти, перешел на строевой шаг. Его растоптанные армейские башмаки выбивали из бетона крошку, его руки с большими кулаками работали с механической точностью, а когда он остановился по стойке «смирно», то отдал честь и отрапортовал: