Дмитрий Стахов - Сон в начале века

— Долго же ты шел! — сказал он, на меня не глядя. — Я уж и заждался! Кетчуп принес? Не могу я так, без соли, без приправ, без соусов!

Не зная, что ответить, я промолчал. И тогда Верховный маг посмотрел на меня и увидел кол в моих руках.

— А! — он, кривоногий, сутулый, кадыкастый поднялся. — Так, значит...

А я все молчал.

— Значит — конец? — спросил Верховный маг. — Значит течение моей жизни сейчас прервется? — на его глазах проступили слезы, он сплюнул в сторону, покивал плешивой головой, а потом зашипел, захрипел, шея его раздулась, лицо посинело, и он жестами начал показывать, что задыхается, что ему нужна помощь, что он подавился то ли хрящиком, то ли чем-то еще. Я в самом деле бросился ему на помощь, да вот кол, будь он неладен: я держал его перед собой и проткнул этим колом Верховного насквозь!

— Эх ты, герой! — произнес Верховный с укором, и из его горла выскочил именно хрящик.

Когда я выбрался из хода к центру земли, изможденный, грязный, голодный, то увидел, что вокруг, на алмазном кольце, выстроились люди с секретного аэродрома, все с флагами, транспарантами, в первом ряду — девушка, и мы поцеловались, а ее отец и мать накрыли нас знаменем и благословили. И ход к центру земли закрылся навсегда, и незамутненность родилась в моей душе. А люди с секретного аэродрома разом выстрелили из табельного оружия, и грохот поднялся страшный, но и он не мог заглушить шум двигателей идущего на посадку самолета.

— Это самолет выслали за тобой акционеры редкоземельного комбината, — пояснил отец девушки. — Когда ты вышел на бой с магами, я отправил им радиотелеграмму: мол, ты здесь! Отправил, и генератор накрылся...

Все поспешили на летное поле. Из самолета вылез мой самый надежный помощник, поздравил с тем, что я жив, предложил все-таки полететь дальше. Дела действительно не ждали. Мы с девушкой забрались в самолет, мой помощник дал всем мужикам с секретного аэродрома по пачке сигарет и по фляжке с коньячным напитком, а всем женщинам по упаковке печенья, девушка крикнула матери: «Я за тобой пришлю!», и мы не мешкая тут же взлетели. Вот так закончилось это мое путешествие, и вот так, дорогие мои, я обрел свою горячо любимую супругу!»

И так Половинкин-второй подгадал свой рассказ, что с последними словами процессия гостей с хозяином во главе подошла к дому. А из дома, ко всем к ним, по ступеням, от колонн, сбежала его молодая жена и радостно обняла слезшего с сиденья электромобильчика мужа.

— Только что звонила мама! — громко сообщила она. — Мама задержалась в городе, у парикмахера и массажиста. Обещала приехать к ужину!

— Я очень рад! — сказал Половинкин-второй внезапно дрогнувшим голосом. — Очень рад! — и предложил гостям до ужина развлечься настольными играми.

Часть гостей стала продвигаться к расставленным в тени портика игорным столам и рассаживаться, а другая окружила стол с рулеткой, и из-за плотно сдвинутых спин донеслись бодрый голос крупье и щелканье шарика. Но Половинкина-первого ни карты, ни рулетка не привлекали: он смотрел на молодую жену Половинкина-второго и не мог сдвинуться с места. Подозрения, появившиеся у него в самом начале рассказа, крепли, и крепли и Половинкин-первый пробрался почти вплотную к молодой жене Половинкина-второго.

— Дочка! — сказал он ей на ухо, тихо и торжественно. — Это я, твой папа!

Молодая жена Половинкина-второго обернулась и поджала губы. Перед ней маячил какой-то мужик с туповатым выражением лица, небритый, несвежий, с воспаленным взором. Этот мужик словно нарочно загораживал предмет ее интереса: совсем еще юноша руководил командой молодых людей, которые устанавливали под навесом бильярдный стол. Молодая жена Половинкина-второго всегда была уверена, что муж ее матери, заместитель начальника политчасти столовой, не мог быть ей отцом. Она чувствовала это всем естеством, всеми фибрами, она знала: тот солдафон не ее отец! — но чтобы отцом был этот мужик! Да и откуда он взялся? Зачем его притащила мамаша? Зачем его потом привозили в поместье? Ей казалось, что за всем этим стоит некая загадка, тайна, но разбираться, разгадывать ей было неинтересно. Ее влек к себе совсем еще юноша: как он ставил ногу, поворачивался, какие у него были ягодицы! А руки! А язык! А шелковая кожа на груди! Да, он особенный, он так отличается от всех виденных и испытанных ею, что молодая жена Половинкина-второго теряла голову.

— Вот и встретились, — нудил тем временем Половинкин-первый. — Какая ты вымахала!

Первым побуждением молодой жены Половинкина-второго было оттолкнуть этого мужика, но потом она подумала, что лучше осадить его резким словом, потом решила, что хватит и презрительного взгляда, но потом она отодвинула препятствие кончиками пальцев и пошла к навесу над бильярдным столом, пошла как бы просто так, как бы — посмотреть: все ли в порядке, правильно ли установили стол, не испорчено ли на нем покрытие, как там с киями и шарами?

Половинкин посмотрел вслед вновь обретенной дочери. Взор его затуманился слезами. Все прочие заготовленные слова оказались невостребованными. Вся нежность Половинкина оказывалась никому не нужной.

Половинкин сделал несколько шагов к навесу над бильярдным столом, потом повернулся и шагнул к столам, за которыми кипела карточная игра, потом крутанулся на каблуках и пошел к рулетке. Им овладела суетливость, но кто-то, твердыми как камень пальцами, взял его под локоть, и у его уха раздались жестокие слова:

— А ты думаешь тебе одному тяжело? Думаешь ты один такой? Да я сам по уши увяз, думал — все образуется, но — не образовывается!

Половинкин-первый обернулся к говорившему: за локоть его держал Половинкин-второй и сквозь загар у него проступала тяжелая сизая бледность.

— Я же все знаю, и про него и про нее, — говорил бледнеющий Половинкин-второй задыхающемуся Половинкину-первому. — Знаю, что ночами он залезает к ней в окно. Знаю, что днем они уединяются то тут, то там. Но что я могу сделать?! Что?

— Ты можешь все! — сказал Половинкин-первый и сплюнул под ноги тяжелой белой мокротой.

— Могу, но хочу ли? Вот в чем вопрос! Ведь он, — Половинкин-второй указал на совсем еще юношу, который закончил руководить установкой бильярдного стола, как бы невзначай оказался рядом с молодой женой Половинкина-второго и погладил ее по руке, — ведь он сын мой, моя кровь, мое семя!

— Как?! — удушье отпустило Половинкина-первого, кислород устремился в его альвеолы, в ушах у него зашумело. — Он твой сын?

— Да, мой, мой сынок с острова Любви, это наш ребеночек, мой и Эс, его нашли через Красный Крест, теперь он со мной, а тут — такая незадача!