Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Черные лимузины двигались почти бесшумно. Их моторы работали ровно и бесперебойно. Лимузины следовали один за другим, расстояние меж ними было минимальным, но водители черных лимузинов, молодые люди в черных костюмах, белых рубашках, в черных галстуках и фуражках с золотой окантовкой были опытными, умелыми, внимательными. Черные лимузины проехали мимо входа в корпус, где лежала дочь бедолаги и свернули по внутрибольничному проезду к зданию морга. Вид этих лимузинов связался в сознании бедолаги с образом курившей под сиренью женщины в черной шляпе с вуалеткой. Наличие этой связи заставило бедолагу остановиться. А за его спиной прошли две молодые ординаторши и одна другой сказала: «Какая жестокая смерть!», на что другая ответила: «А вот я бы мечтала умереть вместе со своим любимым, умереть с ним вместе, умереть, зная, что и в жизни будущей мы с ним встретимся и уже никогда не расстанемся!» Бедолаге понравились слова второй ординаторши, но первая усмехнулась и холодно заметила, что, мол, лучше бы по этому поводу помалкивать: ни у нее самой, ни у второй ординаторши настоящих любимых не было и нет, а есть случайные партнеры, с которыми вместе не то что умирать, а и жить-то довольно-таки стремно.

Черные лимузины стояли возле морга, а две большие сверкающие машины — у самых дверей дома скорби. Их задние дверцы были распахнуты. Вокруг толпились люди с букетами. У многих покраснели глаза, большинство хлюпало носами, подносило к лицам платки. Грусть заполняла все пространство, время было сковано скорбью.

Бедолага, в зеленых пижамных брючках и тапках, в полурасстегнутой мятой рубашке, небритый и несвежий, среди людей в трауре походил на шарамыгу, собравшегося по случаю получить на полбутылки. Бедолага понимал это и решил отойти под сень кустов сирени, где стояла женщина в шляпе с вуалеткой. Бедолага встал с нею рядом, и тут скрипач, руководитель небольшого оркестра, отбросил со лба прядь, взмахнул смычком, и оркестр повел грустную мелодию, и бедолагу переполнило осознание конечности. Он словно наяву увидел перед собой почти бестелесную девушку, ткущую тонкую разноцветную нить, увидел другую девушку, отыскивающую что-то на страницах истрепанной толстой книги, и третью девушку, заглядывающую через плечо второй и бросающую на полуистлевший коврик похожие на игральные кости кубики, на которых вместо привычных, обозначающих цифры кружков были проставлены какие-то непонятные символы-знаки. Нить лопнула, книга разлетелась на отдельные страницы, а кубики легли так, что бросавшая их девушка в ужасе закрыла лицо руками. Видение оборвалось, девушки растаяли в августовском воздухе, а стоявшая рядом с бедолагой женщина будничным, спокойным голосом вдруг произнесла:

— Я зла на тебя не держу. Хотя мог бы отбить меня у того грязного бездомного старика! Ох, какой это был мужик! Вонючий, неутомимый!

Женщина не приподняла вуалетку, но и без этого бедолага понял: это была бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой.

— Мое существование стало унизительным! — продолжала женщина. — Я — отверженная, я — изгой, пария! Негде спать, негде есть, негде помыться, у меня все отняли, всего лишили, от всего отставили!

Бедолага собрался было вставить слово, даже открыл рот, но бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой ткнула его локтем в бок и закончила, шипя словно змея, брызжа слюной, щелкая зубами:

— А им оказалось и этого мало! Теперь они убили мою дочь, мою девочку! Убили из-за подозрений, из-за гнусных наветов, убили и ее, и того, в связи с кем мою девочку подозревали. Их убили одной пулей, насквозь, сначала его, потом — ее, мою девочку! О, горе, горе!

Бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой замотала головой, из глаз ее выдавились маленькие капельки гноя, зрачки побелели.

— Я отомщу! — сказала она как-то буднично. — И месть будет сладка!

А бедолага увидел, как из черного лимузина вышел Половинкин-второй. Услужливый молодой человек раскрыл над Половинкиным-вторым большой зонтик и, следуя за патроном на полшага сзади, сопроводил того к другому лимузину, из которого с помощью следующего услужливого молодого человека выбрался Половинкин-первый, а следом за Половинкиным-первым — его жена, в девичестве Абуянчикова, очень крупная женщина с тремя подбородками, с наплывающей на маленький шарообразный затылок шеей, на тумбах-ногах, вся в кольцах, браслетах и цепочках. Половинкин-первый раскрыл объятия Половинкину-второму, Половинкин-второй ткнулся носом в плечо Половинкину-первому. И зарыдал. А Половинкин-первый зарыдал следом. Абуянчикова же, шурша браслетами, поднесла к лицу большую руку и закрыла маленькие, словно бусинки глаза, а тело ее также сотряслось от рыданий. И пока эти трое стояли вот так рядом, и вот так вот рыдали, из лимузинов выгружались прикинутые дети Половинкина-первого, престарелые родители Абуянчиковой, американский дядя Половинкина-первого и его филологическая дочка, братишка Половинкина-второго в скромном костюме за пять с половиной тысяч долларов, его сестра вся в наимоднючих траурных одеждах, его отец в тирольской шляпе, мать в переднике и деревянных башмаках, еще какие-то люди, люди, люди, среди которых бедолага мог узнать и гостей из поместья Половинкина-второго и даже ту самую, взыскующую любви женщину, которая давно, уже так давно перевязывала бедолагины раны, бедолагу ласкала, миловала и говорила ему хорошие слова. А еще из других лимузинов вылезали милицейские начальники разных рангов, в лампасах и без, бородатые молодцы с зелеными повязками на головах, мужчино-женщины и женщино-мужчины, голые дикие бабы и даже сам Аркадий Бронштейн собственной персоной вместе с губернатором солнечного острова на далеком море. И все эти люди, и даже не люди, и даже нелюди, и даже туманные образы снов Половинкина-второго, все вместе, все соединенно и сообразно месту, времени и действию, все воочию подтверждали, что фантазии, нас окружающие, мечты, нас манящие и продвигающие, суть исключительно ложь, но в желании невозможного, набухающем в нас изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту, заключена главная правда, а способность грезить всегда и везде — основа жизни.

И мысль об этом, о такой именно правде и об именно такой жизненной основе проникла в бедолагу и вонзилась ему в сердце тупой и тяжелой иглой. Он начал хватать ртом воздух, медленно оседать на траву под сенью сирени, но никому до него дела не было, ибо несколькими мгновениями раньше бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой вытащила из сумочки — не многозарядный пистолет и не взрывное устройство! — букетик маленьких искусственных цветов и заголосила неожиданно высоким и пронзительным голосом: