Дмитрий Стахов - Сон в начале века

— И кто же в твоем вкусе? — тряся от обиды головой, задала Светка бессмысленный вопрос.

«Форд» Гюнтера стоял как раз рядом со входом в метро. Прохожие — хмурые вечерние люди — могли бы завидовать Светке, но сама она, в который раз, понимала: завидовать надо Смирениной, этой дряни, у которой нет ничего святого, раз она привечает убийцу — да-да, убийцу! — своего второго мужа.

Гюнтер дал денег на устройство малыша в такие ясли, где на пятерых детей приходилось по три нянечки, дал денег на устройство сына Смирениной от первого брака в школу, где учились самые-самые сливки, где обучали сразу пяти языкам и семнадцати наукам, да кормили сытными завтраками. Начал дарить Смирениной подарки, и не какие-нибудь тени для ресниц или колготки!

— Ты с ним спишь? — шипела Светка на Смиренину. — Спишь с этим черным?

— Нет еще... — отвечала Смиренина, отвечала правду и удивлялась: «А почему, собственно, не сплю? Непонятно!»

Да, это было непонятно. Хотя — здесь дело было в Гюнтере, а его поведение можно было бы объяснить, и то приблизительно, лишь выстроив перпендикуляр долженствования к оппозиции мистическое-рациональное. По-видимому, Гюнтер чувствовал себя обязанным поступать так по отношению к Смирениной и ее детям: возможно, именно так в таких же ситуациях поступали его далекие предки в далекой пустыне Калахари — Гюнтер был единственным, и этим он гордился, с готтентотскими корнями на всю Западную Европу.

Если же серьезно — Гюнтер был просто хорошим и очень честным человеком, его потряс чудовищно суровый приговор, потрясла смерть бывшего компаньона, которого он видел всего-то лишь пару раз и который произвел на него самое благоприятное впечатление, потрясли царившие в стране нравы. Гюнтер не мог поверить — да так и не поверил, — что покойный компаньон сознательно организовал эту аферу, что смерть его была естественной. Гюнтеру смиренинский второй муж виделся чуть ли узником совести, а вовсе не крупным аферистом.

У всего вроде бы есть свой финал. В случае со Смирениной Гюнтер избрал такой, который, завершая один этап, открывает новый: он сделал предложение.

Он сделал предложение в присутствии Светки, в такой изысканной форме, что, хотя говорил с очень сильным акцентом, окончательно стало ясно: язык ему преподавали эмигранты первой волны.

Светка фыркнула, Смиренина без колебаний ответила: «Да!»

Светка фыркнула вновь, потом заторопилась за какой-то выкройкой, смотреть какие-то сапоги, плащ. Смиренина проводила ее, вернулась из прихожей: Гюнтер стоял как бы безголовый на фоне темного окна, белки его глаз сверкали. В этот вечер он получил доступ к телу, но ночевать — чтобы не компрометировать невесту, Смиренину, — уехал в отель.

Была ранняя весна. Они зарегистрировались.

Гюнтер на следующий после регистрации день уехал к себе в эФэРГэ: готовить дом под Мюнхеном к приезду молодой жены и ее детей. Смиренина тоже готовилась к отъезду, дети гостили у ее матери, под Саратовом: и мать Смирениной, и сестра матери, тетка, старая дева, обе понимали, что это скорее всего, последняя возможность побыть с внучатами — у матери была жутчайшая гипертония, до эФэРГэ она бы не доехала, а тетку никто и не звал.

Дел у Смирениной оказалось на удивление много, она закрутилась. Как-то днем раздался звонок, Смиренина пошла открывать: это была Светка.

— Ты забыла, что ли? — обиженно спросила Светка вместо приветствия.

— Ты о том платье? — ответила Смиренина. — Нет, не забыла, я его оставлю тебе, мне оно велико...

— У меня сегодня день рождения! — сказала Светка и ввалилась в квартиру.

Смиренина и в самом деле забыла. У Светки с собой была бутылка шампанского. Они выпили шампанского, потом — джина с тоником, закусили орешками.

— Я тебя в ресторан приглашаю, — сказала Светка.

— В какой?

Светка назвала, Смиренина поморщилась.

— Я тебя приглашаю! — сказала Смиренина, переоделась, и они отправились.

Был уже вечер, после дневной оттепели подморозило: джин, смешавшись с шампанским, весело плескался внутри.

Официант запомнил Смиренину по прошлым ее посещениям — она бывала здесь еще со вторым мужем, потом с Гюнтером, — но взгляд его оказался недостаточно наметанным. В Смирениной он видел обыкновенную курочку, отношение было соответствующим — с подмигиванием, с улыбочками, — хотя в остальном обслуживал он хорошо.

В разгар их обильного ужина — они пили водку, — к столику подошел детина и полез к Светке с поцелуями. Светка начала отбиваться, а потом сопротивление прекратила: это был тот самый, вот-вот, тот самый прапорщик, теперь, правда, бывший.

Смиренину он не узнал, но, как выяснилось позже, лез к Светке, чтобы познакомить своих двоих новых друзей, находившихся в этом же ресторанном зале, со светкиной подругой, со Смирениной. Оба его новых друга, Алик и Рустам, на Смиренину запали.

Смиренина со Светкой, бывший прапорщик с Аликом и Рустамом, объединились и продолжили ужин вместе. Бывший прапорщик чувствовал себя не в своей тарелке, смотрел на Смиренину влюбленными глазами, пытался поговорить с ней о жизни, смеясь, подносил ко рту кулак, всем очень надоел.

При выходе из ресторана, при посадке в такси, от бывшего прапорщика избавились, поехали к Светке — у нее в холодильнике стояло еще две бутылки шампанского, потом — на Тверскую, к «Интуристу» — у Алика и Рустама там были дела, на пару минут.

Но путешествие растянулось во времени.

Во-первых, дома Светке стало плохо, и Смирениной, поднявшейся вместе со Светкой, пришлось метаться между ванной, где Светку выворачивало наизнанку, кухней, где светкина мать в возмущении швыряла в стену сковородкой, и комнатой, где светкина дочка сидела в кроватке и просила рассказать сказочку.

Во-вторых, у «Интуриста» Смирениной и Светке пришлось очень долго сидеть в машине: Алик и Рустам, присоединяясь к группке таких же, как они, молодых людей — в коротких, чуть дутых кожаных курточках, в брюках свободного покроя, свободно падающих на туфли с бахромой и кожаными кисточками, в группке — казалось, бесследно — растворились.

Смирениной хотелось спать, но отвозить Светку домой не хотелось. Она привалилась в уголок, задремала и просыпалась тогда, когда Светка просила прикурить или когда Светка матюками гнала от машины искателей кожи на час или на ночь.

Временами Смиренина поворачивала голову и смотрела в окошко: там, отделенная от их машины черным, непонятно как уцелевшим в самом центре города, осевшим сугробом, стояла другая машина, и в ней сидели два негра. «Гюнтер! — каждый раз думала Смиренина. — Гюнтер!»

Наконец Алик и Рустам появились, даже с цветами: извинение за то, что заставили себя ждать.

Они отправились к Смирениной. Светка хотела быть с Рустамом, но Рустам, так же, как и Алик, хотел быть со Смирениной, а Смиренина по-прежнему хотела спать. Чтобы не разбивать компанию, Смиренина решила побороть сонливость, почистила зубы, выпила джина с тоником.