Гарий Немченко - Отец

До этого Артюшка и мать его, Рита, существовали для Громова как бы отдельно друг от друга, каждый сам по себе: только после долгих раздумий о житье-бытье своем, о своей семье ощутил Громов эту общую, всех троих крепко связывающую цепочку, и по какому-то закону, существовавшему для такой цепочки, у самого у него теперь, когда до него дошло, чего-то будто бы отнялось, а Рите прибавилось. Еще с полгода назад попроси она на коленях, чтобы отпустил ее Громов на учебу в другой город — не стал бы и слушать, а теперь сам, считай, выпроводил ее в Новосибирск. Где ты еще такого, в самом деле, найдешь?..

Опять он вспомнил, как Рита с мальчонкой на руках сидела на кухне за столом, притихнув и набок наклонив голову, как терлась щекою о светлую Артюшкину макушку, и взгляд у нее был задумчивый, глаза грустные. Громов и раз поинтересовался тогда, что случилось, и другой, ответила: ничего, просто устала, а потом будто без всякой связи вдруг вспомнила:

— Да, к нам сегодня вербовщик приходил…

— Это куда жа? — спросил Громов. — На Сахалин — кильку по банкам раскладывать?

— Нет, зачем… Наш. С учебно-курсового комбината. Агитировал ехать в Новосибирск на оператора учиться. Чтобы потом на бетонно-растворном или в формовочном, говорит, да мало ли…

— А что? — не дал ей Громов закончить. — Хорошее дело.

— А я и не говорю, что плохое, — и Рита снова вздохнула. — Машешь кистью весь день, потом и ночью — одно и то же… А тут руки вынул из карманов, на кнопочку надавил и стой себе опять, руки в боки.

— Ха-рошее дело! — повторил Громов.

— Наших двое решили ехать. Надюша Савостина и Тамарка…

И Громов неожиданно для себя обычным таким голосом вдруг спросил:

— Ну, а ты что?..

— Я? — удивилась Рита. — Ой господи… Ну, ты меня, Коля, насмешил! Втроем на эти курсы поедем? Или ты тут пока один, а мы с Артемкою в общежитие, — и снова наклонилась к мальчишке: — Как, Артемка? В общежитие хочешь?

А Громов как о деле совершенно простом и как будто уже решенном вдруг спокойно сказал:

— Артюха со мной останется. Одна поедешь.

И даже легонько зевнул.

— Ой, ой, давно я так не смеялась, — громко говорила Рита, покачивала на колене Артюшку, а лицо у нее все больше и больше скучнело, морщилось, словно на самом-то деле собиралась Рита заплакать. — Давно так!.. Да вы тут с голоду помрете, а если не с голоду, то грязью зарастете так, что вас потом тут и не найдешь, а если и найдешь, то не отмоешь…

— Сказанула!.. Что жа я один не жил?

— То один, а то с маленьким…

— Веселей будет.

Рита подняла подбородок над светлой Артюшкиною головкой:

— Хоть душу не травил бы… зачем ты, Коль?

Никогда еще Громов в глазах у нее не видал такого себе укора, что-то остро кольнуло его, он вдруг неизвестно каким чутьем уловил, что настал его час, который он упускать не должен, чтобы доказать что-то очень важное и себе, и ей, Рите. Грудью налег на стол, подался к ней:

— Дак в самом деле… ну, рассудить. Она же ядовитая, зараза, эта краска… добром не кончится. С шелухой на руках после нее — что хорошего?

Артюшка зашевелился у Риты на коленях, задрал мордашку, и личико у него сделалось озабоченное. Поддерживая его за грудку правой рукой, левой Рита быстренько утерла глаза — один четырьмя пальцами, а другой — только большим.

— Я бы работала, если б не эта аллергия. Вот навязалась, и откуда она, проклятая…

— Сказала ж врачиха — после Артюшки.

— Так ведь не было сперва…

Громов все налегал на стол:

— Ты послушай сюда… Ну, как жа люди? И ничего… обходятся. Институты кончают, а не то что… черт те куда ездют… в Омск он или дажа в Москву. А это под боком. Месяц какой-то…

— Полтора.

— Ну, полтора… от разница! Или не перетерпим? Раз надо. Говорю тебе — перебьемся!

— Отставь варенье, а то рубашку замажешь.

— Ну, ты, елки… за рубашку! Ей толкуешь одно, а она… Ты слушай. Надо тебе поехать. Точно — надо.

Рита повела подбородком на сидевшего у нее на коленях Артюшку:

— А если случится что?

— О!.. О! Ну что может случиться?

— Мало ли чего.

— Так кругом жа люди… живые. Не помогут, что ль? Я тебе про одно, а ты…

— У нас вчера бабы рассказывали. Это на самстрое, свой дом у них… Затеяла женщина стирку, а на ступеньках выварка с чистой водой… Слышу, говорит, что-то затих. Тоже мальчик, полтора ему, чуть больше нашего Артемки… Выскочила, а у него только сапожки из ведра торчат — наклонился, видно, да перекинулся. Она его быстренько оттуда, давай кричать, люди прибежали, а тут «скорая» мимо шла, кто-то остановил. Искусственное дыхание пришлось, еле, говорит, отходили…

— Дак это и при матери, видишь.

— Вот она и кинулась, где он… Потому что мать. Сердце стукнуло. А если бы кто чужой?

— Что жа я ему, Артемке?!

— Да я не про тебя, про тот случай.

— Быть-то все может, тут как… кому что на роду написано, недаром в старину…

— Да хоть бы хоть плохонькая помощница была…

Голос у Риты дрогнул, и Артюшка опять зашевелился, привстал у матери на коленях, обнял за шею.

— О!.. О!! — горячился Громов. — А то не обойдусь без помощников. Кашу сам не сварю, что ль? Или там на горшок? А то будет под ногами болтаться, еще за ней смотри.

— Отвыкнет она от нас, Зина бедная…

— Хэх, бедная! А то ей там плохо! Мне ба кто в деревню сказал.

— Не в том дело.

— Ну, вот и давай прямо: поедешь ты иль не поедешь?

Артюшка обеими ручонками и раз, и другой прикрыл Рите глаза.

— Ну, вытри маме слезки, — сказала она. — Вот умничка. Хороший у нас Артюша мальчик…

— Ты слушай, слушай сюда, — торопился Громов. — Давай так. Заявление ты завтра. Чем скорей, тем лучша… думаешь, ты одна?

— Да это ясно, не одна я такая умная.

— А что? Оператор! Ни мороз тебе, ни жара… отдашь бумажку завтра жа, слышишь? Там с какого?

— С первого, что ли, октября…

— Ну, вот. Вон времени еще сколько! Чего не умею, научусь пока. А ты поглядишь. Увидишь, что не так… забоишься бросить. Тогда взяла да и не поехала, оно кому нужно, спрашивать с тебя… мало ли что?

— Людей подводить тоже не дело.

— Я к примеру. Потому что все путем… два мужика! А тебе денег дам. Специально. Заскучала — в любое время на поезд, и… Хоть на денек или там дажа на полдня… чтоба одним глазком хоть…

— Да отставь ты варенье, Коля!

— Хух ты, елки, на самом деле! Ей про одно, а она, — и Громов ребром ладони рубанул столешницу. — Ты скажи прямо: едешь?

Однако в тот вечер он так и не уговорил Риту, сколько еще пришлось убеждать, дошло до того, что заявление он сам написал и сам отнес его в учебно-курсовой комбинат. Только когда анкету заполнять, когда паспорт, тогда и пошла Рита уже сама… Зато почитать теперь письма, что приходят ему из Новосибирска: и дорогой, и любимый… Только чего-то Рита в этих письмах как будто недоговаривает, и он никак не может понять: чего?..