Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Снова лето, опять жара. Снова духота с характерным горько-химическим привкусом на промке, снова коварные сквозняки и хищные мухи на бараке, снова едкие, будто мочённые в извести, соленые зеленые помидоры в качестве витаминной прибавки к обеденному столу. Понятно, все это — пустяки, мелочи арестантской жизни. Среди этих «пустяков» особняком стоит проблема водоснабжения лагеря. Воду постоянно отключают, иногда на несколько часов, иногда сразу на половину дня. Соответственно — ни попить, ни помыть руки, ни умыться. Ну а в какое состояние приходят лагерные, и без того далеко не образцовые, туалеты, описывать просто неприлично! По этой же причине, похоже, и посуда в столовой моется отвратительно, на мисках слой жира такой, что на этих мисках можно чертить, рисовать. Кто-то не обращает на это внимания, кто-то приносит с собой в столовую бумагу, чтобы протирать миски (кто побогаче — туалетную, кто победнее — обрывки газеты). Вытирают посуду бумагой. Известно, что брезгливость — качество очень личное, но существуют еще и санитарные нормы. Остается только удивляться, как в этих условиях не грянула в зоне какая-нибудь кишечно-желудочная беда, повальная. Массовая. Наверное, нам просто везет! Пока везет. [10] Угол — лучший, красный угол барака, занимаемый «смотруном» и прочими чинами блатной администрации отряда.

Легко, ох как легко теряют здесь люди и себя, теряют и свое человеческое достоинство. И ладно бы толкала бы их на это смертельная опасность, угроза здоровью, угроза жестокого голода или страшных унижений, а то ведь порою почти добровольно и по самым пустячным, ничтожным поводам. Величайшее, омерзительное извращение! Тем не менее с подобным сталкиваешься на каждом шагу. Еще по Березовке помню массу историй-судеб — иллюстраций на эту тему.

«Поднялся» (прибыл) в свое время на отряд Андрей Ц. Парень как парень, вроде разумный, кажется самостоятельным. Спросили у него в углу [10] Угол — лучший, красный угол барака, занимаемый «смотруном» и прочими чинами блатной администрации отряда. : «Как жить будешь? Какие планы на срок?» Никакой хитрости, никакого подвоха в вопросах не было, и ответ подразумевался простой и ясный: «Мужиком жить буду, на промку выйду…» Только никто ничего подобного не услышал. Засуетился Андрей, замялся. Признался, что работать, «горбатиться» ему не хочется, заодно вспомнил, что на воле кулинарному ремеслу обучался, на торговом флоте успел коком поплавать. «А готовить сможешь? Продуктами обеспечим, плитку дадим, забот немного — двоих, троих накормить. Все в тепле, и сам сыт будешь…» С последним не обманули. И тепла и сытости Коку («погоняло» ему нашлось как-то сразу само собой, в соответствии с прошлой биографией и нынешним занятием) теперь хватало. И потому и щечки округлились, и брюшко конкретно обозначилось. А вот мужиком признавать его почти перестали. Кто-то еще заступался — «пользу, мол, приносит». Только таких единицы были. Большинство рукой махнуло: «Шнырь он, шнырь добровольный, что с него взять…» Вскоре уже зеки шарахаться стали от его приглашений «чая попить», и к нему с подобными предложениями никто не обращался. Да и те, кому Кок готовил («смотрун» отрядный и пара его приближенных), уже совсем по-иному к нему относились. Все чаще разносилось на весь барак: «Кок, а чего посуда у тебя грязная?», «Кок, жрать тащи!», а то и того похлеще: «Давай шустрее, Кок!», «Тряси горбом, Кок!», «Давно не получал, Кок?». Бывало, что и получал Кок. Видели, как он то фингал под глазом таскал, то губу разбитую зекам показывал. Только обратного хода уже Коку не было. Вроде он и спохватился, кажется, и на промку вышел, а статус посудомойки-стряпухи все равно за ним так и остался. Соответственно, и отношение прежнее. Зайдет в кругу арестантов о нем речь, говорящий о нем в лучшем случае вздохнет да руками разведет, а то и сплюнет брезгливо: «Да шнырь он, по жизни шнырь».

А вот и другая «шныриная» история, другого Андрея. История Андрея Пограничника не менее поучительная. На моих глазах «поднялся» он на барак. Угораздило его едва ли не в первую ночь за катран сесть [11] За катран сесть — сесть за стол играть в карты. , в картишки перекинуться. Под интерес, разумеется. Вроде бы по мелочи, по пустяку, «по пачушке» (в смысле — по пачке сигарет на кон). Что-то выиграл, что-то проиграл, потом вернул, потом — все сначала. К утру выяснилось, что общий минус Пограничнику уже две тясячи составил. Говорят, что в зоне на большую сумму играть не разрешается, но… это только говорят. В любом правиле исключения есть, и порою исключения становятся столь частыми, что меняют коренным образом и само правило. Стоит ли удивляться, что на следующую ночь сидел Пограничник за катраном снова и снова… проигрывал. То же повторялось через день, и через два, и еще, и еще… Соответственно, долг Пограничника только рос. Когда перевалил «за десятку», позвали Андрея в угол. Только и спросили: «Должен?» «Должен», — обреченно кивнул Пограничник. «Когда?» Понятно, что к этому полувопросу не добавлялось ни уточнений, ни пояснений. «Ну, не знаю, звонить надо, отца попрошу, тетке напишу, друзей напрягу…» «Два дня тебе»… Денег за это время Андрей не нашел, и еще один коротенький разговор вышел в том самом углу, и был тот разговор еще короче предыдущего. Только и спросили: «Когда?» «Да вот отец обещал, от тетки ответа жду, до друзей дозвониться не получается…» «Еще тебе два дня…» А поиск в течение этих двух дней, когда снова Пограничник показался в том же самом углу и услышал вполне предсказуемые в этой ситуации вопросы, выяснилось, что… Да что там говорить, пересказывать… Получил Андрюха, возможно, не столь болезненную, но очень обидную и по-тюремному зловеще-знаковую затрещину. И объявлен был Андрюха «фуфлыжником». Приговор в его ситуации типичный и вполне справедливый. При том, что поиск денег для выплаты долга продлевается, одновременно должник этот долг начинает отрабатывать — «конячить» (то есть прислуживать, готовить, убирать) для блатной верхушки отряда. После этого как-то само собой поменялось у Андрюхи «погоняло»: вместо Пограничника (память о срочной службе в знаменитых элитных войсках) стали звать его Сычём (в напоминание об изменившейся конфигурации физиономии). И отзывался Андрюха на новую кличку, и исправно выполнял кулинарнохозяйственные обязанности, и уже совсем не удивлялся, когда никто не звал его принять участие в затевающемся чифиропитии с душевной беседой на сокровенные арестантские темы. А кто в этом виноват, кроме него самого?

Мой тюремно-лагерный стаж недавно перевалил за три года (если быть совсем точным, то он составляет на сегодня сорок месяцев). За это время я все еще не утратил способности удивляться, возмущаться, недоумевать, как молодые, здоровые, лишенные физических недостатков и умственной слабости, мужчины добровольно избирают делом всей своей жизни профессию, основной смысл которой — обыскивать, ощупывать, обнюхивать, подслушивать, подглядывать. Речь идет о немалой армии сержантов-сверхсрочников, прапорщиков и даже офицеров, составляющих штат учреждения, в стенах которого мы пребываем. Возможно, очень искренний, очень неожиданный и очень циничный ответ на этот вопрос дал в свое время старший мастер швейного участка нашей промки лейтенант внутренней службы Мальцев, известный в зоне под кличкой Подлец. Кличка универсально характеризует профессиональные и человеческие качества этого индивидуума. «Я в сельское хозяйство возвращаться не хочу…» — так четко сформулировал он линию своей жизни. Это откровение было адресовано лично мне в ответ на серию моих вопросов по поводу «пропавших» представлений на поощрения, неправильно закрытых нарядов и попросту украденных денег за выполненную нами, зеками, работу. Очень, очень похоже, что местные молодые, здоровые мужики просто не хотят заниматься созидательным, тяжелым, но благородным трудом своих предков-крестьян и прямиком подаются в тюремные структуры. Здесь — стабильная, (пусть и небольшая, но дающая возможность кормить себя и семью) зарплата, форменная одежда, гарантирующая некий социальный статус, «ускоренный» производственный стаж, позволяющий раньше выйти на пенсию. И ко всему этому — плюс масса возможностей, разумеется, непорядочного, понятно, откровенно криминального приработка. Тут и манипуляции с мобильными телефонами, и мародерский «улов», выпадающий по итогам шмонов, и взятки за хлопоты по УДО и т. д. и т. п. Только разве все это правильно? Разве это не противоречит самой мужской сути? Разве это не свидетельство серьезного, если не сказать смертельного недуга, поразившего наше общество, гражданами которого мы являемся?